Десять баллов по бофорту (повести и рассказы)
Шрифт:
— Ладно, — сказал Кирилл. — Так и быть, дядя, до весны побатрачу на тебя. Хватка у тебя бульдожья.
Только, чур, уговор: весной ты мне даешь расчет по собственному. Чтоб без никаких. Понял?
— Давно бы так, — довольно сказал Побережный. — Есть хочешь?
— А что, предложите цыпленка табака в счет аванса?
— Фигу я тебе предложу, а не табака. Табаками тебя теща кормить будет. Шура! — окликнул Побережный проходившую мимо официантку, ту самую, у которой Кирилл брал вино. — Принеси-ка нам, Шура, рыбки, — сказал он,
— На двоих? — спросила Шура, указывая глазами на Кирилла.
— На двоих, — ответил Побережный. — Да скажи на кухне, чтобы посолили покруче, а то вечно они недосаливают.
— Скажу, — заверила Шура и улыбнулась Кириллу. — Так вы с Григорием Митричем? А я смотрю давеча — с Мишкой сидят, — повернулась она к Побережному. — Вижу, парень-то не наш, новый. Ну, думаю, ощиплет его Мишка, как курицу.
— Ладно, ладно, — остановил ее Побережный. — Все в ажуре. Ты лучше корми нас, нам работать надо.
Шура кивнула и ушла, а Побережный, еще раз понюхав стаканы, брезгливо переставил их на другой столик.
— Пьете дерьмо всякое.
— В другой раз прикажу доставить мартини, — пообещал Кирилл. — Из Парижа. Специальным рейсом.
— Кривляешься ты много, парень, — беззлобно заметил Побережный. — С одним не знаю, что делать, и ты туда же. Учат вас, что ли, этому?
— Вы имеете в виду того самого Кулакова, который разрывается на части?
— Ишь ты, запомнил! Его самого. Парень золотой, только язык без костей. Начнет молоть — не остановишь.
Вернулась Шура, неся целую тарелку красной, нарезанной крупными ломтями рыбы. Смахнув передником со стола, она поставила тарелку, подала вилки и хлеб.
При виде рыбы Побережный крякнул от удовольствия.
— Ешь, — сказал он и пододвинул тарелку ближе к Кириллу. — Чавыча. Попробуешь — пальчики оближешь.
Рыба была свежая, сырая, и Кирилл с некоторой опаской приглядывался к ней. Потом попробовал. Рыба действительно оказалась на редкость вкусной, и Кирилл уже без опасения отправлял в рот холодные сочные куски.
— Ну, заморил червячка? — спросил Побережный, когда на тарелке остались одни кости. — Тогда пошли. Пока прилив не начался, пройдем берегом.
— Расплатиться надо, — сказал Кирилл, показывая на стаканы.
— А-а, — протянул Побережный. — Давай расплачивайся. Умел воровать, умей и ответ держать.
Кирилл вытащил заветную трешницу и положил на стол. Денег хватало только-только.
— Все, что ли? — поинтересовался Побережный. — Маловато. Не успел тебя Мишка раздеть.
Кирилл не стал уточнять подробности. Недоставало еще, чтобы Побережный узнал о его финансовой несостоятельности. И без того Кирилл чувствовал себя достаточно уничиженным.
У буфета Побережный задержался, поверх голов объясняя что-то буфетчице. Та слушала, согласно кивала, а под конец рассмеялась. Махнув ей рукой, Побережный подозвал ждавшего в стороне Кирилла, и они вышли на улицу.
4
— Во-он
— Ну вижу, — позевывая и потягиваясь, ответил Кирилл.
— А трубу? — продолжал допытываться Побережный. — Трубу левее видишь?
— И трубу вижу, — уже не совсем уверенно сказал Кирилл, не понимая, чего от него хотят.
— Там живет Кулаков, — тоном чревовещателя произнес Побережный. — Сходи позови, дело есть.
— Он что, галка? — спросил Кирилл, мстя за минутную растерянность.
— Кто? — в свою очередь, не понял Побережный.
— Кулаков. Раз он в трубе живет, — невинно пояснил Кирилл.
Побережный уставился на него с удивлением и гневом, видимо, раздумывая, сокрушить ли свалившегося ему на голову умника или отнестись к нему, как к неразумному.
— Грач он! Орел общипанный! Иди, тебе говорят!
Кирилл рассмеялся и, набросив полушубок, выскочил на улицу.
Однако проникнуть к Кулакову оказалось не так-то просто. Возле крыльца, загораживая дорогу, лежала в снегу дюжина здоровенных лохматых псов, запряженных в нарты. Положив на лапы тяжелые головы, псы, не отрываясь, смотрели на приближавшегося к дому человека.
Кириллу никогда не приходилось иметь дело с собаками, и, как все люди, которые не понимают, с какой стороны может грозить опасность, он подошел к упряжке чуть ли не вплотную. Но в самый последний момент интуиция все же выручила его: что-то в позе собак насторожило Кирилла; их зловещая неподвижность и угрюмый блеск глаз подсказали ему, что это не те шавки, которые, задрав хвосты, гоняются по дворам за кошками, а порождения организации иной, первобытной и беспощадной.
Тем не менее Кирилл предпринял попытку выполнить приказ.
— Собачки, — ласково, нараспев сказал он, бочком продвигаясь к крыльцу. — У-у, какие хорошие собачки…
В следующий момент он понял, что надо уносить ноги: "собачки" вдруг, как по команде, подняли от лап головы и с глухим рыком бросились на Кирилла.
Инстинкт самосохранения сработал мгновенно: двумя гигантскими скачками Кирилл достиг испещренного иероглифами спасительного столба и белкой взлетел на его верхушку.
Внизу прыгала и захлебывалась от лая свора.
На шум в доме отворилась дверь, и на крыльце показался высокий парень без шапки, в свитере, ватных брюках и роскошных рыжих унтах. Длинные светлые волосы парня были перехвачены ремешком, как у средневековых ремесленников. Он кого-то неуловимо напоминал.
Цыкнув на собак, парень уставился на Кирилла
— Что ты там делаешь? — не сразу спросил он.
— Читаю иероглифы, — с высоты отозвался Кирилл.
— Чокнутый, — вслух констатировал парень.
— Да убери ты псарню! — взмолился Кирилл, перехватываясь дрожащими от напряжения руками.