Десять причин для любви
Шрифт:
Ее брови взлетели вверх, и она удивленно взглянула на него:
— Вы называете это глушью?
Он начал задумываться, что, собственно говоря, такого есть в этой девушке, что сводит его с ума. Потому что она, прости Господи, умела вызвать досаду, когда принималась возражать.
— Прошу прощения, — произнес он снисходительным тоном аристократа, более похожим на его обычную манеру и потому позволившим ему снова почувствовать себя самим собой. — Я, несомненно, оговорился.
— А что, если эта парочка все еще… — Она умолкла и растерянно махнула рукой
Себастьян досадливо вздохнул. Если бы он был один — как ему следовало быть, — он бы направился через лужайку с жизнерадостным возгласом: «Иду мимо! Те, кто не пребывает в обществе законного спутника, пожалуйста, скройтесь с глаз».
Это было бы восхитительно смешно. В свете принято так шутить.
Но невозможно так себя вести, сопровождая незамужнюю леди.
— Они почти наверняка уже ушли, — промолвил он, приближаясь к разрыву в живой изгороди и осторожно выглядывая в сад. Обернувшись назад, он добавил: — А если нет, им точно так же не захочется быть обнаруженными. Нагните голову и смело ступайте вперед.
— У вас, кажется, большой опыт в подобных делах, — заявила она.
— Не буду хвастаться, — улыбнулся он. — Но и дилетантом себя не считаю.
— Понятно. — Ее подбородок напрягся, и он заподозрил, что если б находился ближе, услышал бы, как скрипнули ее зубы. — Как мне повезло! — продолжила она. — Меня обучал мастер своего дела.
— Видимо, вы везучая…
— Вы считаете это комплиментом?
— Простите, — ответил он. — Ляпнул не подумав.
Ее рот полуоткрылся, и Себастьян готов был стукнуть себя. Она хорошо скрыла потрясение, явно была молодой женщиной с быстрой реакцией, но прежде чем удивление на ее лице сменилось возмущением, он заметил вспышку искренней обиды.
— Что я, собственно, имел в виду, — начал он, еле сдерживая потребность застонать. — Это что когда я… Нет, когда вы…
Она выжидающе смотрела на него. А он понятия не имел, что сказать. Стоя растерянно, как идиот, он осознал, что существовало по крайней мере десять причин, по которым эта ситуация была совершенно неприемлемой.
Во-первых, он не знал, что сказать. И это было нелепо, потому что, во-вторых, он всегда знал, что сказать, и, в-третьих, особенно женщинам.
В-четвертых, с ним трудно было сравниться в словесной легкости. В-пятых, он никогда в жизни не обижал женщину, разве что она этого заслуживала, но в данном случае, в-шестых, эта женщина ничего подобного не заслужила. И это означало, что, в-седьмых, ему нужно было извиниться, но, в-восьмых, он понятия не имел, как это сделать.
Готовность извиняться зависит от склонности веста себя так, что это требует извинений. А он никогда так себя не вел, считая себя истинным джентльменом. Это была одна из его особенностей, которой он невероятно гордился.
В-девятых, он понятия не имел, что говорить, и, в-десятых, что-то при общении с этой девушкой делало его абсолютным дураком.
Дураком!
Каким образом человечество выносит такую ситуацию, как неловкое молчание перед лицом женщины? Себастьян находил
— Вы просили меня поцеловать вас, — сказал он. Это было не первое, что пришло ему в голову, скорее второе.
От ее возмущенного «Ах!» — его силы хватило бы, чтобы повернуть прилив, — у него возникло ощущение, что лучше бы ему было дождаться седьмого соображения.
— Вы обвиняете меня в… — Она оборвала себя на полуслове, и губы ее сжались в прямую сердитую линию. — Ну, что бы то ни было… в чем-то вы меня все-таки обвиняете. — И когда он было решил, что она уже сдалась, решительно закончила: — Только никак не пойму, в чем именно.
— Я вас ни в чем не обвиняю, — покачал головой он. — Я просто напоминаю, что вы хотели поцелуя и я откликнулся на это и…
И что? Что он хотел ей сказать? И куда делся его рассудок? Он не мог додумать целую фразу… тем более выговорить ее.
— Я мог бы воспользоваться этой ситуацией, — чопорно произнес наконец он, пытаясь оправдаться. Господи… это звучит как проповедь.
— А вы утверждаете, что не воспользовались?
Неужели возможно, чтобы она была такой наивной?! Он наклонился к ней, вперев глаза в ее зрачки.
— Вы понятия не имеете, каким множеством способов я не воспользовался по отношению к вам, — объявил он с гордостью. — Что только я мог бы с вами сделать. Сколько…
— Что именно? — резко проговорила она. — Выражайтесь яснее. Он придержал язык, а вернее, прикусил его. Не мог же он в самом деле поведать ей, сколькими способами он мог ею воспользоваться.
Ею. Этой мисс Незнакомкой.
И все-таки его явно куда-то заносит.
— О Господи! Ради всего святого! — услышал он свой голос. — Как, в конце концов, вас зовут?
— Я понимаю, что вы просто жаждете это узнать, — фыркнула она.
— И все-таки? — отрезал он.
— Раньше, чем вы назовете свое?
Он выдохнул полной грудью и подумал, что рассудок определенно изменил ему в этот вечер.
— Это мне кажется, или еще десять минут назад мы с вами разговаривали как цивилизованные, вполне светские люди?
Она открыла рот, чтобы заговорить, но он ей это не позволил.
— Нет-нет, — продолжал он, возможно, слишком поспешно, — это был более чем вежливый разговор. Я мог бы назвать его даже приятным.
Ее взгляд смягчился, но не настолько, чтобы он счел ее послушной — даже и близко это не походило на нечто подобное, но все же она смягчилась.
— Я не должна была просить вас поцеловать меня, — сказала она. — Так не поступают приличные девушки.
Но он обратил внимание на то, что она за это не извинилась. И еще заметил, что он очень этому рад.
— Вы, конечно, понимаете, — тихо продолжала она, — что гораздо важнее мне узнать, кто вы, чем наоборот.
Он опустил глаза на свои руки. Они не были сжаты в кулаки или скрючены в когтистые лапы. Руки обычно выдают людей. Они напрягаются, они трясутся, они вцепляются друг в друга, словно могут каким-то невероятным волшебством спастись от свалившейся на них злой напасти.