Десятилетия. Богатая и красивая

Харрис Рут

Пластинки приносили изрядную прибыль, так как «Альфа» урезала расходы, где могла. Нат побеседовал с преподавателями-филологами из Хантеровского, Колумбийского и Нью-Йоркского университетов и выбрал из них тех, чьи голос и дикция должны были особенно понравиться публике. Он заплатил им гонорар в двести долларов, и они начитали текст в микрофон в студии, которую Нат арендовал. Контракт предусматривал, что «Альфа» имеет право использовать их имена и звания в своей рекламной кампании и что в дальнейшем они не будут выдвигать никаких финансовых требований, удовольствовавшись полученными двумястами долларами.

Это был уже полностью законный бизнес, далекий от мира

покосившихся гаражей в захудалых районах и пиратских записей. Нат Баум радовался, что ему теперь нечего бояться.

Выпустив первые три пластинки, Нат взялся за расширение дела. Он едва ли не каждый день заглядывал к Брентано и в другие книжные магазины, приглядываясь к покупателям. Он быстро подметил, что американцы помешались на самосовершенствовании – потере веса, улучшении памяти, бодибилдинге, автотренинге, излечении от алкоголизма. Они хотели крепко спать, быть стройными, умными, стать хорошими кулинарами, знать предсказания судьбы по звездам, научиться приобретать друзей и влиять на окружающих. Будущее «Альфы», как и будущее Америки, не имело границ.

Нат стал смелее. Он прокатывал пробную рекламу на все, что, как ему казалось, могло быть продано. Если он получал нужное число откликов и его предчувствия о хорошем сбыте подтверждались, пластинка тут же выпускалась. Он нанимал профессиональных литераторов для составления текстов и обычно платил им разовый гонорар. Вечно голодные артисты за гроши начитывали текст. Иногда, правда, кое-что не получалось, но Нат просто-напросто отмахивался от мелких неудач – в целом «Альфа» была верным делом.

К 1957 году Нат Баум добился своего. Он приобрел положение, к нему стали относиться с уважением и должным почтением. Он выехал из двух тесных комнатушек рядом с «Билл билдинг», и «Альфа» теперь обосновалась в нескольких просторных кабинетах на третьем этаже старомодного здания на углу Мэдисон-авеню и 54-й улицы.

Для Эвелин «Альфа» стала началом перемен, которые встревожили ее. Она чувствовала, что Нат изменился, что он ушел вперед, а она осталась позади. Худшим из всего для Эвелин было то, что Нат перестал беседовать с ней. Со времени женитьбы у него вошло в привычку советоваться с ней и поверять ей все мечты и стремления, все страхи и сомнения. Они могли провести полночи, обнявшись и строя планы на будущее. Теперь же, если у Ната и были какие-то мечты и стремления или страхи и сомнения, то он держал их при себе. Когда Эвелин как-то спросила его, почему он с ней не разговаривает, он удивленно ответил:

– Разве я не разговариваю с тобой? О чем ты, милая?

Эвелин не нашлась, что сказать. Да, они разговаривали. Они обменивались словами. Они говорили о том, нужен ли машине ремонт, не пора ли вставлять вторые рамы, сколько раз в месяц лучше косить газон и на каком поезде завтра поедет Нат. Все то, о чем они говорили, не создавало у Эвелин ощущения близости с мужем. Эвелин видела, как они медленно, но неотвратимо отдаляются друг от друга, но ничего не могла поделать.

Она не была склонна обвинять во всем Ната. Что бы ни случилось, она будет обвинять только себя. Доктор Коллманн сказал ей, что вряд ли она сможет снова родить, хотя, конечно, ничто не мешает «продолжать попытки». Эвелин целиком посвятила себя Джой: два дневных кормления, одевание, ее первые шаги, первые слова, ее здоровье, уход, безопасность и счастье. Эвелин смутно сознавала, что предпочитает мужу ребенка, но она знала, как коротки и драгоценны наши детские годы. Они быстро пройдут, а потом уже можно будет посвятить себя мужу.

Мелкие, едва уловимые

признаки того, что их брак с Натом разрушается, тревожили Эвелин, но на них легко было закрывать глаза, пока Джой была маленькой и отвлекала на себя все внимание матери. Благодаря Джой Эвелин ощущала себя нужной и необходимой.

В 1957 году в возрасте пяти лет Джой пошла в детский сад. Стояла зима, когда Эвелин перестала притворяться и осознала, что брак ее трещит по швам, а муж уходит от нее. Сладостные воспоминания о начале их супружеской жизни теперь причиняли боль. За те одиннадцать лет, что Эвелин прожила в Грейт Нек, она поняла, что по-настоящему ее интересовало только домашнее хозяйство.

Единственными людьми, которые что-то значили для Эвелин, были ее ребенок, муж и ближайшие родственники. В 1946 году Эвелин ждала возвращения Ната домой, ждала близости с ним, любви. Теперь, в 1957 году, когда прошло более десятка лет супружеской жизни, тяга к любовным ласкам угасала, и снова Эвелин весь день сидела дома одна, только теперь ей нечего было ждать, кроме возвращения Джой из детского сада.

Эвелин замкнулась в своем мирке. Приезжая в Нью-Йорк, она чувствовала, как безвкусно и не по моде она одета. С возрастом Нат становился все более привлекательным, она же, наоборот, превращалась в женщину средних лет без талии и без будущего. Иногда Эвелин целый день то и дело прикладывалась к бутылке «Дюбонне». Она утешала себя тем, что этот вермут больше похож на содовую, что она не сопьется. Однако в глубине души знала, что это не так, что все это увертки, и пугалась.

Весной 1958 года, когда преуспевающие американцы бежали из городов в зеленые предместья, где появились престижные школы и места отдыха, Эвелин обратилась к мужу со странной просьбой. Она спросила Ната, как он смотрит на переезд в Нью-Йорк.

Эвелин привела целый ряд доводов:

– Мы будем больше видеться, мы сможем ходить на концерты, в театр, сможем больше развлекаться. Тебе не придется каждый день ехать на поезде и проклинать Лонг-Айленд. И кроме того, – добавила Эвелин, – там я тоже найду себе занятие. Мне хотелось бы пойти на курсы кулинарии и посещать гимнастический зал.

Эвелин замолчала, исчерпав все приготовленные заранее доводы. Она ждала, что ответит Нат, и не знала, каков будет ответ. С горечью она подумала, что это и есть доказательство того, как далеки они теперь друг от друга. Десять лет назад ей не надо было ломать голову, чтобы догадаться, что он скажет.

Она приготовилась к борьбе, к спору. В своей жизни она боролась за очень немногое, прежде всего за Ната, и теперь, когда они были женаты, ей приходилось бороться, чтобы сохранить его. Сама не зная почему, она была уверена, что переезд из Грейт Нек в Нью-Йорк спасет ее. Она не обольщалась: Нат оставил ее далеко позади. Эвелин на десяток лет отстала от моды, выглядела уставшей, а ведь ей всего тридцать два года! Она не хотела сидеть сложа руки и понемногу терять свои убеждения, своего мужа, свое «я». Она знала, что если они переедут, у нее появится шанс.

Она ждала, что ответит Нат.

– По-моему, ты здорово придумала.

– Правда? – Она приготовилась спорить и доказывать, поэтому удивилась, что он так легко согласился.

– Нам надо было переехать еще несколько лет назад, но я думал, тебе здесь нравится. Терпеть не могу эти чертовы пригороды.

– А я боялась, это из-за меня. Мне казалось, что я тебе надоела, – выдохнула Эвелин и вдруг поняла, как просто было выразить то, что ее волновало и подтачивало изнутри. Она чувствовала отчужденность Ната и думала, что в том ее вина.