Дети большого дома
Шрифт:
LVI
Спустя неделю после прихода Меликяна Аргама вызвали в политотдел для вручения кандидатской карточки. Об этом сообщил ему Ираклий Микаберидзе, рана которого уже зарубцевалась. Ираклий, теперь уже парторг батальона, был представлен к званию младшего лейтенанта.
— Вот пойдешь, дорогой и на могиле Седы побудешь, — наказал Меликян. — В последний раз не сумел ее увидеть, так хоть на могилу посмотришь. Седа ведь очень любила тебя…
В политотделе членские и кандидатские билеты принятым
— Николай Федорович Ивчук!
— Я! — отозвался Ивчук.
Левой рукой Тигран протянул кандидатскую карточку, а правой пожал Николаю руку.
— Поздравляю, товарищ Ивчук! Мы уверены, что вы будете высоко держать звание коммуниста и в боях за родину отомстите врагу за пролитую кровь и слезы наших матерей и сестер.
Ивчук смутился, и Аргам впервые заметил на его глазах слезы.
— Даю слово, товарищ батальонный комиссар…
Голос Ивчука дрожал, он не смог подобрать нужные слова.
— Даю слово! — повторил он и, отдав честь, отступил на два шага.
Тигран снова заглянул в список.
— Аргам Саркисович Вардуни!
— Я! — машинально отозвался Аргам, словно Тигран не знал его.
Сделав паузу, заместитель начальника политотдела продолжал:
— Кандидатский стаж — это проверка качеств принимаемых в партию. Кандидат обязан на деле доказать, что сумеет стать членом партии. А член партии не должен терять голову от неудач, не должен и зазнаваться от успехов.
— Даю слово стать достойным коммунистом.
— Желаю успеха! — сказал Тигран и, еще раз крепко пожав ему руку, отпустил, вызвав следующего, словно знал Аргама столько же, сколько и каждого из них.
«А если так, почему же тогда он не сказал тех же слов Николаю? — подумал Аргам, выходя из комнаты. — Ведь слова его носили характер какого-то предостережения».
Мысль эта на мгновение смутила Аргама. Значит, Тигран считает его все еще недостаточно закаленным бойцом? Но когда он развернул кандидатскую карточку и взглянул на фотоснимок, мысль эта исчезла. И снова ожила перед его глазами Седа, войдя в мир его мыслей и чувств. Ведь прежде всех Аргам собирался показать свой билет Седе, и она больше всех обрадовалась бы тому, что он стал коммунистом! Не дождалась Седа этого дня…
Вместе с Ивчуком они молча зашагали к дому. Вот знакомые ворота, вот двор, но дома не было. Уцелела только обгоревшая русская печь, да торчат обугленные балки. Не проронив ни слова, товарищи вошли в подвал. Из полумрака послышался голос матери Ивчука:
— Коля!
— Коля! — эхом отозвалась Шура.
— А это Аргам?
До того как поздороваться, Шура быстро распахнула второе оконце подвала. Внутри стало светлей. Подойдя к Аргаму, Вера Тарасовна обеими руками взяла его за голову
— Какое у нас с вами несчастье…
Шура молча подала Аргаму руку, избегая смотреть ему в лицо.
Никто из Ивчуков не плакал.
— Вот и остались мы с Шурой одни, — промолвила тихо Вера Тарасовна. — Нет Мишеньки, нет Седы… Она тоже была членом нашей семьи, так мы с нею сроднились!
Помолчали. Спустя немного Вера Тарасовна проговорила только одно слово:
— Война…
Губы ее задрожали, >и она опять умолкла.
Как одно слово говорит подчас больше, чем длинная фраза!
Тут только Аргам заметил, как исхудали, побледнели и изменились мать и дочь.
Потом все вместе вышли во двор — к могиле Седы и Миши, Шли молча, точно сейчас хоронили погибших.
Под яблоней возвышался холмик, стояла длинная скамейка. Сначала постояли, потом опустились на скамейку, безмолвно глядя на холмик. Аргам едва сдерживал слезы. Нет, слез не надо, пусть будет только это торжественное молчание!
Заговорила Вера Тарасовна:
— Вместе и похоронили под яблонькой, словно родных брата и сестру…
Несколько перебитых осколками веток, пригнувшихся к земле и засохших, все еще держались на дереве. На здоровых ветках уже набухали почки. Скоро зацветет яблоня, зашелестит от ветра листва над могилой Седы и Миши, лепесток за лепестком станут осыпаться цветы на этот холмик.
Аргам молча смотрел. Под этой землей лежит Седа, под этим маленьким холмиком скрыты все ее добрые слова, улыбка и смех. Под этой землей — его любовь и мечты…
И, сжав кулаки, Аргам мысленно клялся отомстить врагам: «Клянусь перед твоей могилой, Седа… Клянусь!..»
Снова заговорила Вера Тарасовна:
— Довольно, дорогие! Нельзя без конца оплакивать даже самое дорогое. Да будет земля им пухом! Пойдем каждый своей дорогой, приступим к делу. Шура по вечерам работает в городской библиотеке, а завтра с утра мы вместе пойдем рыть окопы.
Аргам с изумлением смотрел на эту женщину, чувствуя, что она способна силой своего слова поднять с места и утомленного, и тяжело раненного. Еще полчаса назад она казалась Аргаму лишь скорбящей матерью. Теперь же в его глазах она была героиней. «Вера Тарасовна такая же, как Арусяк Аршакян», — мелькнуло у него в голове.
…Возвращаясь в полк, Николай и Аргам встретились у политотдела с другими бойцами, также пришедшими в этот день за своими партийными документами. Когда они вышли за город, знакомый широкоплечий и широколицый казах затянул песню.
— Жапан, да ты уж неделю ее поешь, — заметил Кочалов.
Тот взглянул на товарища, улыбнулся узкими глазами.
— Это хорошая песня!
И он вновь затянул песню казахского народного акына.
Аргам все оглядывался на знакомые дома предместья. Среди них еще можно было различить обугленные столбы и высокоствольную яблоню. Оглядывался на город и Николай Ивчук, пока Вовча не скрылась за холмом.