Дети Ченковой
Шрифт:
— Палько, покажи нам, где вы спите?
— Во-он там!
Палько показывает на крышу сарая и распахнутые дверцы на его фасаде.
— И вы даже ничего не запираете? Или… или… да… да… к чему запирать, едва ли кого прельстит эта кучка сена и тряпок.
Вдруг из лесу доносится детский крик и плач.
— Кто это?
— Это наши — Мишко, Ганка и Эвичка из лесу идут, — поясняет Палько и, подпрыгивая, несется навстречу своим сестрам и брату.
У Мишо за спиной мешок с хворостом, у Ганки полуторагодовалая Эвичка, в руках у обоих, кроме того, узелки с грибами. Эвичка
— Вы плоголодались? А я плинес что-то…
— Что?
— Что-то… что-то… Угадайте!.. — кричит Палько, подбегая к своим пакетикам, чтобы как-нибудь спрятать их. Но ладони у него крохотные, и потому Мишо ничего не стоит разглядеть в прозрачной промасленной бумаге то, что в нее завернуто.
— Эй, дай один… Дай нам один…
— Только один дам, один! Остальные отдам маме, когда плидет!
Дети усаживаются на лужайке. Все с нетерпением ждут, пока Палько развертывает пакетик. Они не замечают, что на них удивленно смотрят две пары почти испуганных посторонних глаз. Ведь дети у себя дома! И Палько развертывает бумагу. Дело идет что-то плохо. Неловкие еще у него ручонки. Но глаза сияют от счастья. Он горд, что тоже может принести домой хлеб. Он торжественно раздает кусочки хлеба и кружочки колбасы.
Дети едят, жуют, глотают и даже не видят, что над ними уже стоит их мать. Она вернулась, как всегда, и смотрит на детей печально и задумчиво. Руками она придерживает передник. В нем лежат ломти полузасохшего хлеба, необглоданные кости и остатки других кушаний. Это ее последний заработок. Завтра она уже не пойдет в отель. Она там больше не нужна. И потому Зузана с такой грустью смотрит на своих детей. Она не понимает, что сейчас они счастливы, у них такая вкусная еда. Она озабочена, она в отчаянии, в ее голове все время вертится один вопрос: что же дальше? Чем она насытит голодных детей завтра? Послезавтра? Эх, жизнь, жизнь!.. Такая несправедливая!.. Почему ее дети вынуждены голодать, когда у других всего в избытке? Но ведь сегодня они не голодны… Ишь как уплетают… Как блаженно смеются… Как счастливы!..
— Дети! Дети мои…
— Ах, мама! Вы уже пришли?
— Пришла… Что же вы едите? Кто вам дал?
— Это я плинес, — хвалится Палько.
— Откуда? Кто тебе дал?
— Ну, те дяди, там в Матлялах…
— Инвалиды, — поясняет фабрикант, стоявший со своей женой в сторонке, наблюдая за этой семейной сценой. Теперь он приблизился — можно вмешаться в разговор. — Да, конечно, инвалиды ему это дали… Они там лечатся от туберкулеза. — И тут, спохватившись, он восклицает: — Ради бога! Почему вы позволяете своим детям это есть? Ведь туберкулез — заразная болезнь! Они заразятся… заболеют!
— Не давайте им этого! — вмешивается фабрикантша. — Лучше им молока дайте, мясного бульону сварите, манной каши или…
— Или? — язвительно перебивает ее Зузана Ченкова.
— Ну, хоть еще какую-нибудь пищу, полезную детям…
— Или — кости глодать… Они свежие, только вчерашние, еще не протухли… — усмехается отчаявшаяся мать. — Ешьте, дети, наедайтесь! Сегодня есть еще чем!..
И она высыпает все
— А завтра? Выведу пастись на подножный корм…
— Послушайте, милая, не волнуйтесь! Мы хотели бы вам помочь…
— Милостыней? Или воровать научите?
— Вы с ума сошли! Ведь мы серьезно с вами говорим. Мы хотим, чтобы вы отдали или продали нам вашего мальчугана… Палько…
Зузана Ченкова поднимает глаза на фабриканта. Она окидывает взглядом обоих — его и жену — с головы до пят. Взгляд ее цепенеет, на лице появляется горестное выражение, и она в ужасе восклицает:
— Ха, кто вы такие, что вы хотите сделать с моим ребенком, кто вас знает?
— Ну, соседка, соседка, успокойтесь же, доверьтесь нам. Мы владельцы фабрики поблизости отсюда, в городке Л. Вам, наверное, известно наше предприятие. Ничего не бойтесь, не надо: мы от всего сердца вам сочувствуем. Мы богаты и бездетны. Так вот, мы хотели бы взять себе какого-нибудь мальчика. Если вы не захотите, это не обязательно будет ваш Палько. Бедных детей много, и люди, которые нас знают, несомненно, доверят нам кого угодно. У нас Палько будет хорошо. Он будет жить в довольстве, в роскоши. Впрочем, если вы не верите, можете убедиться своими глазами. Если угодно, мы сегодня же с вами поедем на нашей машине и через несколько минут будем у нас. Ну как? Хотите?
— Ну… ну… ведь я… я…
— Мы ведь только потому и предлагаем, что Палько нам понравился. И даром не хотим его взять. За него мы вам дадим тысячу крон…
— Тысячу крон!.. Я продаю ребенка! — Ченкова хватается за голову обеими руками. — Уму непостижимо… не знаю…
— Да успокойтесь же, подумайте… Если вы согласны — не пожалеете. Мы позаботимся о мальчике, как о родном. Увезем его сегодня же, и вас возьмем, чтобы вы видели, кому и куда вы отдаете сына. Вот… здесь тысяча…
— Тысяча!.. Палько!.. Одежда… обувка… еда… Где на все заработать? Где взять? Зима подходит… Голод…
Продолговатый государственный кредитный билет серого цвета прикасается к дрожащей мозолистой руке…
Палько продан.
ЧТО ТАКОЕ ТЫСЯЧА КРОН?
Тысяча крон достаточно большая сумма, чтобы успокоить совесть состоятельного благотворителя, считающего, что он выполнил свой общественный долг.
Тысяча крон — достаточно большая сумма, чтобы объявить того, кто подарил ее, благодетелем.
Тысяча крон — достаточно большая сумма на взгляд бедняка, чтобы возмечтать о прекрасном будущем — без нужды, без голода и без нехваток.
Но тысяча крон — совсем незначительная сумма, когда некоторые из этих облагодетельствованных бедняков (если они случайно получат такую сумму) попытаются осуществить хотя бы часть своих мечтаний.
Зузана Ченкова — такой счастливый бедняк. Она только что проводила своего Палько в прекрасный новый дом и сейчас стоит на площади перед витринами, полными одежды, обуви и еды. Она не сводит глаз с этих сокровищ, зажав в руке драгоценную кредитку, и голова ее кружится от расчетов. Зузана решает, какие надо сделать покупки. И входит в магазин.