Дети драконов
Шрифт:
– Я останусь, – твердо сказала Айна. – Вот еще! Ты Патрик, совсем с ума сошел? Да у нее тут никого ближе меня нет!
И крепко стиснула ладонь подруги.
– Ублюдок... – прошептала вдруг та. – Проклятый ублюдок... это о н должен быть здесь! Это он должен принимать нашего ребенка!..
И разрыдалась.
3
В наши с Айной покои я так и не вернулся – сел под стеной прямо около двери в комнату Шуны и там остался. Было странно оказаться в стороне от происходящего, но я и в самом деле не имел никакого права находиться рядом с женщиной, которая не была моей и которой я ничем
Вскоре после этого на лестнице послышались шаги и с верхнего яруса башни медленно, держась за стену и опираясь на один костыль, спустился Вереск. Увидев меня на полу, услышав взволнованные голоса из комнаты Шуны, он застыл на нижней ступеньке с широко распахнутыми глазами и задал все тот же вопрос, который в эту ночь задавал каждый из нас:
– Что слу’училось?! Что с ней?
– Рожает.
Мой короткий ответ едва не опрокинул его самым натуральным образом – Вереск пошатнулся и не упал только потому, что в последний момент ухватился за каменный выступ на стене. Ничего больше не говоря и не спрашивая, мальчишка дохромал до меня, опираясь на свой костыль, и тяжело рухнул рядом. Вид у него был такой, словно рожала там по меньшей мере его сестра.
Спустя еще пару минут в эту комнатушку, выполняющую в донжоне роль малой гостиной, поднялся управляющий замка, Стин. Ему объяснять ничего уже не требовалось – пожилой усатый мужичок с длинным крючковатым носом и так уже был в курсе происходящего.
– Ну как? – спросил он зачем-то меня. – Движется дело? – и тут же сам себе определил: – Похоже, покуда не очень... Так вы б это, Ваше Высочество... может к себе пока? Или шумно? Вам бы спать надо, вы ж хворый... Может, к дяде своему покуда пойдете в покои? – Я смерил его таким взглядом, что старый Стин тут же заткнулся – Ну ладно, ладно... Тогда я это... принесу чего покрепче!
Вернулся управляющий довольно быстро и притащил с собой большую пузатую бутыль с парой кружек. Брякнул все это у моих ног и сам разлил ароматное – настоящее феррестрийское – вино. Я подумал, и решил, что хуже уже не будет, почему бы и нет. Вино пилось легко и оставляло на языке вкус лета...
Не знаю, сколько прошло времени, прежде, чем стоны за дверью стали по-настоящему громкими, исполненными звериной боли, но за окном уже начал заниматься робкий рассвет. За это время служанки несколько раз торопливо заносили в комнату то горячую воду, то кувшин с каким-то отваром, то чистые полотнища. Стин изрядно набрался и громко икал. Вереск сидел, уставясь глазами в одну точку и выглядел так, словно его разум находится не здесь. Мне отчаянно, до одури хотелось, чтобы все поскорее закончилось... Никогда не думал, что роды – это столь тяжело. Но даже теперь, слыша эти звериные стоны, все считал, будто там за дверью не происходит ничего такого особенного... Пока вдруг не осознал, что эта долгая ночь может окончиться не так, как дОлжно.
«Ну же! – услышал я полный отчаяния голос дяди. – Давай, девочка! Хватит жалеть себя! Хватит горевать о прошлом, оно уже позади! Что есть, то есть. Думай о ребенке, Шуна, пожалуйста! Я не смогу тебе помочь, если ты сама не захочешь!»
От этих слов у меня по коже пошел озноб. Но еще страшнее мне стало, когда в ответ Шуна провыла:
«Да не могу я! Не могу больше!.. Господи, я же просто больше не могу!!!»
В этот момент Вереск словно очнулся, дернулся всем телом так, что даже Стин это заметил.
– Ой, малец, шел б-бы ты отсюда, – пьяно сказал управляющий замка. – Чего ты тут забыло-то, а? Она т-тебе кто, родня что ль? Ну, кем б-бы ни была, рано тебе еще такое слушать. Иди-ка, сынок, займись ч-чем другим...
Вереск стиснул губы и, оперевшись на свой костыль, неловко поднялся.
– В-вот и м-молодец! – похвалил его Стин. Язык у управляющего изрядно заплетался. – Иди-иди... мал ты еще...
И Вереск пошел.
Он сделал ровно три шага, оказался перед дверью в комнату Шуны, распахнул ее без стука и канул внутрь.
– В-вот те на! – изумился управляющий. – Ч-чегой-то он?
Из-за полуприкрытой двери донесся возмущенный возглас дяди и тихое уверенное «нет», которое сказал мальчишка. Я был уверен, что пару мгновений спустя его выставят так же, как и меня, но Шуна что-то выдохнула еле слышно, и Вереск остался там, внутри.
Я бездумно опрокинул в себя остаток вина, прислонился затылком к стене и закрыл глаза.
Вскоре Стин тихонечко отполз под цветастый гобелен в углу и громко там захрапел, ничуть не смущаясь стонов из соседней комнаты. А я медленно поднялся и заглянул в широкую дверную щель.
С этого места мне мало что было видно – только худенькие плечи Шуны, стоящей на коленях вблизи растопленного камина. И то, как уверенно, как крепко обнимает их мальчик с седыми волосами.
– Послушай меня, детка... – дядя Пат заговорил с Шуной очень, очень серьезно. Сам он выглядел ужасно уставшим. – Сейчас я сделаю одну штуку... Твоему телу она не понравится, да и ребенку тоже, но других вариантов уже нет. Нам надо спасать и его, и тебя. Сейчас я начну считать до пяти. Очень медленно. И когда досчитаю, ты должна выбросить из своей головы все мысли, абсолютно все, и про Лиана в особенности. Когда я досчитаю, ты будешь тужиться так, словно это твой последний шанс. Изо всех сил. Да, я знаю, что они у тебя кончились... знаю. Но я тебе помогу. Понимаешь? Да? Ты готова? Вот и славно... Теперь слушай мой голос. Один...
Он и правда считал медленно, и я видел, как вокруг его рук, лежащих на животе Шуны, разливается нестерпимо яркое сияние, заметное только магическому взору.
– ...Пять! Давай же! Сильнее! Еще!
Это был очень странный звук. Я никогда не слышал ничего подобного...
И тишина потом.
– Патрик... Патрик, что там? – голос Шуны дрожал.
Дядя словно не слышал ее. Его руки быстро двигались, будто он разматывал какую-то веревку.
– Патрик!..
– Давай же... давай, дыши! – сияние стало еще ярче, почти ослепительным, и я знал, что оно отнимает у дяди колоссальное количество сил.
Младенец заплакал внезапно. Первые звуки его голоса показались мне чем-то почти уже невозможным. Они были тихими поначалу, но с каждым мгновением становились все громче и громче. И тогда дядя наконец погасил свой свет. Он осторожно уложил ребенка на грудь его матери без сил распростертой на каменном полу, а сам устало привалился спиной к стене. В лучах рассвета его заострившийся профиль казался неправдоподобно бледным.
Служанка, подоткнув передник за пояс, сноровистыми движениями вытирала все вокруг. Кусок светлого полотна в ее руках стремительно становился бурым от крови и других жидкостей.