Дети Гамельна

Рагимов Михаил Олегович

– Вина, может?
– с надеждой спросил трактирщик.

– Воды, - кратко уточнил капитан.

Несмотря на ночную пору, место нашли быстро. Да и как не найти, если во главе короткой процессии на здоровенном норице сидел трактирщик, уже не один десяток раз проклявший свой длинный язык. Мастеру кастрюль и кувшинов было страшно, даже несмотря на пригоршню талеров, коих ему щедро насовали за пазуху, прежде чем посадить на коня и на всякий случай привязать к седлу.

В трактире капитан долго выпытывал подробности, сверля змеиными глазами, вытаскивая на Свет Божий все потаенное из трактирной души. Но хозяину заведения скрывать нечего было. Да и зачем? Ну, сидели тут позавчера

рейтары. Числом десятеро. Рожами - разбойники вылитые. Совсем не как Ваши орлы, герр капитан, что Вы, что Вы... Посидели, пять кувшинов пива выдули, да на ночь глядя и выдвинулись. Хотя предупреждали ведь их. Сам лично и предупреждал! А сам откуда знает об опасностях? Так у нас тут каждая собака знает! Опасно в сторону Штутгартского тракта ездить. Особливо, если ночь в лесу Дракенштайна застанет. Почему опасно? Дык потому же, что собак в селе нету, ни одной. Не заживаются, уж с полгода как. Поняли? Поняли, герр капитан, по глазам вижу, что поняли.

Вот... А рейтарам сиднем сидеть осточертело, вот и рванули. То ли заказ их ждал, то ли кто из врагов в тех краях обретался. Да... С утра на них как раз и наткнулись. Все десятеро в лохмотья порваны. И денег ни медяка. А мошна у каждого набита была. Да... Собственными глазами видел. И серебро было, и золото мелькало. Кроме денег? Все на месте, что и удивительно. Для пришлых, вестимо, удивительно. Для нас, местных, - не особо... Лошади разбежались, долго потом ловили.

– Покажешь, - коротко сказал капитан. Трактирщик и оглянуться не успел, как уже качался в седле. А банда на рысях шла к нужному месту...

– Здесь, - сказал проводник.

Мог и промолчать. Красноречивее любых слов все рассказывал снег. Вытоптанный, окровавленный. И хранящий следы россыпи волчьих лап, уходящих в разные стороны от перекрестка.

Несколько солдат спрыгнули на землю. Остальные, перестроившись в круг, ощетинились стволами ружей. Трактирщика сняли с коня и тоже сунули в руки тяжелый рейтарский пистоль. Простояли недолго, с квадранс, не более. Капитан с одним из сержантов на брюхе буквально исползали залитый кровью перекресток, подобрали какие-то неприметные частички, упрятали их подальше, в нагрудные кошели...

– Возвращаемся.

Назад ехали без спешки. Торопиться было некуда. Восходящее Солнце уже окрасило первыми лучами темные верхушки подступающего к Штутгарскому тракту леса, прячущего в своей глуши ответы на многие вопросы.

И ответы эти следовало вырвать недрогнувшей рукой.

* * *

Невдалеке раздался вой, разом вырвав из объятий больной полудремы. Мирослав приподнял тяжелую голову, с трудом разомкнул уже смерзшиеся ресницы. Новый приступ боли выжал из глаз непрошеную слезу.

Неведомая тварь выла хрипло, надсадно, ее ор разносился под сводами леса, как вопли целого легиона грешников в аду. Видимо, кто-то из стаи остался в живых и спешил, готовясь отомстить за Хозяина, упокоенного сержантом свинцом и доброй сталью. А может, то и не оборотень, у Шварцвольфа хватает прислужников всех разновидностей.

Плевать... Уже не успеет.

Вой вновь вознесся к черному звездному небу, но на высшей точке внезапно оборвался оглушительным визгом и устрашающим хрипом, который почти сразу смолк. Словно воющий получил в глотку добрый удар широким клинком, и звуки бессильно рассыпались о твердый клинок.

Есть еще живые! Кто-то есть! Такая весть приободрила, но ненадолго и слабо - в такое время и в таком лесу одинаково опасен любой встречный. Сержант попытался повернуться поудобнее, чтобы не валяться вовсе уж негодным хламом. Не вышло. Руки подвели, изжеванная клыками оборотня кисть подломилась, прошивая тело молниями боли.

Совсем

рядом легонько захрустел снег. Под ногами, не лапами. Все ближе и ближе. Мирослав, стискивая зубы, все же сумел кое-как изогнуться и вытащил из сапога короткий кривой нож. Последнее оружие, оставшееся при нем, не бог весть что, но на худой конец сойдет и это. Умирать без боя не хотелось, да и как умирать, если камрады дерутся, пока могут держать оружие! Не положено тебе, сержант, умирать. Не положено!

– Убери бесполезное железо, человек!
– тонкий голосок вымолвил короткую фразу очень странно, мелодично. Говоривший стоял позади и сбоку, это определенно была женщина, ее слова повисали под заснеженными ветвями, как снежинки, танцуя и выпевая свою загадочную песню. В голосе лесной путницы не было злобы или угрозы, но Мирослав покрепче стиснул рукоять ножа немеющими пальцами.

Нечего здесь делать женщинам...

Сержант повернул голову, подивившись тому, что не пронзает всего ставшая уже привычной боль. Мышцы сокращались, как старая ветошь, обледеневшая на морозе, а вот боли не было. Ну, почти не было. Но говорящую так и не увидел, поворота шеи не хватило.

– И башкой не крути!
– голосок рассмеялся, рассыпался звоном серебряных колокольчиков.
– Голова открутится. В снег упадет, потеряешь!

Мирослав вдохнул поглубже и развернулся всем телом, сползая по холодному стволу, к которому привалился ранее. Вот теперь боль пришла, рванула измученное тело острыми крючьями, не хуже искушенного палача. Нож выпал из руки в снег, тихонько стукнувшись о мерзлую землю. Но теперь сержант видел ту, что посетила солдата перед смертью.

Девушка, очень молодая на первый взгляд, в длинном плаще непонятного цвета... Тонкое лицо, чуть вздернутый носик. На второй же взгляд стало ясно, что перед Мирославом - не человек. У людей не бывает такой гладкой кожи, гладкой, как мрамор, без единой морщинки. И в то же время живой, играющей едва уловимым румянцем на смуглых щеках. У людей не бывает таких совершенных лиц, где каждая черта будто вычеканена самим творцом. Или вырезана резцом дьявола.

И у людей не бывает таких глаз, бездонных, непроницаемых, словно живущих своей отдельной жизнью. Глядя в угольно-черные зрачки, вспыхивающие желтоватыми искорками, Мирослав вспомнил Силезию и страшное жерло Проклятого Колодца. Один в один. Только тогда из колодца лезли цверги с секирами, сержант отмахивался саблей, а Швальбе, зажимая рану в боку, вышибал обухом ржавого колуна днища у бочек с маслом и опрокидывал те вниз с воплями “жги недомерков!”.

Здесь не было ни колодца, ни карликов-людоедов, да и жить сержанту оставалось всего ничего. Но от взгляда гостьи Мирославу стало очень не по себе. Захотелось, чтобы капитан Швальбе каким-нибудь образом поднялся из мертвых и встал рядом, как обычно, с глумливым ругательством на устах, а в руке держа старый кавалерийский палаш немецкой работы.

Но сержант давно не верил в добрые чудеса. А если и позволял себе поверить, то миг этот был краток и скор... Капитан погиб, можно голову давать на отгрыз. И дайте, милосердные Боги, чтобы лихому Гунтеру в самом деле напрочь отгрызли его светлую и лихую голову. Из капитана выйдет плохой неупокоенный. Очень плохой... Из таких вот получаются твари, о которых после рассказывают ужасные легенды, а бывалые охотники, собираясь для боя, крестятся, призывая милость и помощь Божию, потому что человеческой силы и сноровки - мало. Не зря ведь первый закон Детей - "Уходят все! Даже мертвые!". И не зря вытаскивали своих погибших, всеми правдами и неправдами. Не чтобы помнить, хотя и не без того. Чтобы сжечь и размыть пепел быстрой водой горных рек...