Дети Гамельна
Шрифт:
Потому и лежал сержант, глядя на искрящуюся в промерзшем до синего звона небе россыпь звезд. И сквозь подступающую завесу полудремы, которая обычно сменяется могильным холодом, слушал звуки леса. Кровь сержанта и мертвого оборотня смешалась на земле и подернулась хрустальными иголками льда. Жизнь уходила из отяжелевшего, замерзающего тела с каждой алой каплей, мысли замедлялись и текли тягуче, замедленно.
Сержант хотел было помолиться напоследок, но знакомые слова путались, смешиваясь и растекаясь, как горячий воск в тазу с водой. Мирослав закрыл глаза,
Воспоминания пришли нежданно, необычно яркие и образные. Напоминающие о том, как сержант очутился здесь, в одиночестве, рядом с мертвым оборотнем.
* * *
Сидели долго. Не закусывали, мрачно и тяжко наливались дешевым пивом, словно пытаясь затушить печи, дышащие в каждом. А печи те - горячи, без сомнения, как бы не адовы. Трактирщик поначалу приуныл, потому как с пива хорошего барыша не будет, то ли дело - вино. Но когда заморился подтаскивать все новые и новые кувшины, воспрянул духом - хоть числом, а все одно заработок. Без малого два десятка солдат, и каждый пьет так, словно с год до того не видел хмельного.
А еще наметанный кабацкий глаз углядел, что задумчивые пальцы старшего гоняют по залитому пивом столу серебряную монету, да не барахло нынешней военной чеканки. Сосед командира, молчаливый верзила, перебирал звенья толстенной цепочки с образком. А цепь такова, что не на шее болтаться, а поперек Босфора протягивать. Только и шея под стать, такую и опытному палачу одним ударом не перерубить...
– Что дальше, Гунтер?
– сержант Мирослав дождался, пока назойливый трактирщик уберется подальше, унеся за собой шлейф вони подгоревшего масла и прокисшего пива.
– Не знаю, - меланхолично ответил Швальбе и потянулся за кружкой. Ухватил. Грязная ручка вывернулась из ладони и упала вниз, но до пола не долетела...
– Не роняйте, герр капитан!
– поймавший протянул сосуд обратно.
– Спасибо, Хуго!
– Швальбе кивнул Бывшему. «Бывший» - это прозвище. Кого-то когда-то вдруг осенило, что Хуго Мортнес никогда не был тем, кем хотел казаться в данный час и в данное время. Он всегда был бывшим. Студентом, чернокнижником, пикинером, советником Особой Канцелярии Императора Священной Римской Империи. Даже сумасшедшим немного побыл, больно и страшно обжегшись на последствиях собственной ворожбы. Но каким-то образом сумел вернуться в здравый рассудок и сумасшедшим тоже был – «бывшим».
– Так вот, о чем это я?
– вопросил в пространство пьяный уже капитан.
– О будущем, - сержанта Гавела можно было сажать в какой-нибудь мастерской. И чтобы резцы упорных, но не особо умелых учеников резали из мрамора фигуру, олицетворяющую уныние.
– О нашем скорбном будущем.
– А его у нас нет!
– радостно оповестил всех собравшихся капитан и с энтузиазмом запустил кружкой в стену. Смятая ударом бедняга уныло откатилась обратно, точно под ноги компании. Кто-то поднял кружку, мягкий металл будто сам собой гнулся под сильными пальцами, возвращаясь к исходной форме.
– Нет у нас будущего!
– продолжил
– И настоящего у нас тоже нет. Вот прошлое...
– капитан замолчал, внимательно глядя на свою банду.
– Мои поздравления, славные боевые друзья, наш постоянный наниматель, достославный орден Deus Ven'antium в полной жопе!
Мортенс прошептал что-то в ответ, но поскольку делал он это, не отрываясь от поглощения пива, то получилось неразборчивое бормотание.
– Вот прошлое у нас величественное, заслуженное и достойное песнопений. Так, Бывший?
– воззрился на него капитан.
– Ага, - за Мортенса ответил Отто Витман, тот, который спасся от зубов Морского Змея и выжил потом в ледяных водах Немецкого Моря.
– Мы достойны песен, чтоб непременно героических. А смысл?
– Нету смысла и не будет. Потому что там, где начинается жизнь — кончается справедливость и наступает полнейшая бессмыслица, - кружку капитану так и не вернули, опасаясь новых безобразий, поэтому Швальбе размахивал в густом воздухе придорожного трактира пустой ладонью. Словно мух отгонял.
– Камараден!
– тяжело поднялся со своего места Густав, немолодой уже, но крепкий ландскнехт - «доппельзольднер», тот, что с цепью.
– А давайте я зарежу хозяина-кабатчика?
– Эт еще за что ты его резать собрался?
– тут же уточнил Мирослав.
– Нам еще трупов не хватало. Кто пиво подносить будет?
– А чего он всякую гадость в пиво-то добавляет?
– по-детски как-то попытался оправдаться Густав.
– Капитан если начал философии разводить, значит все, мухоморов объелся.
– В жизни себе не позволял клиентов травить!
– у хорошего трактирщика не только зрение хорошее должно быть, но и слух. Иначе не услышишь за гомоном людским, как сговариваются лихие людишки взять да зарезать кого. Компания в трактире сидела всего одна, поэтому ни одно слово мимо чутких ушей не прошло...
– Клади лупару свою на место, - миролюбиво сказал Швальбе воинственно настроенному хозяину.
– Не то в жопу засунем да картечинами всю твою дурь выбьем к чертовой матери. Не видишь - шутим.
– Шутники, мать вашу так...
– с философской грустью ответил трактирщик, но ружье, больше похожее на здоровенный пистолет, под стойку убрал.
– Не лупара это. Я, чай, не итальяшка, а честный аугсбуржец! Повадились такие... Сидят весь день, пиво пьют. И шутки все шутят и шутят. Под вечер уходят, а потом трупы за околицей что ни день. Горлы, зубьями перехваченные до кости. И виноград давленый кругом.
– Виноград?!
– хмель слетел моментально. И со всех сразу.
Трактирщик аж замер на месте, едва не уронив очередной пивной кувшин. С буйной компании в один момент слетели хмель и угрюмое веселье.
– Ну да. Виноград, - непонимающе уточнил трактирщик, на всякий случай отступая подальше за стойку.
– Мелкий такой. Черный, кислючий, аж зубы сводит. И где его только среди зимы-то находят?
– Пить, - коротко бросил Швальбе очень спокойным выдержанным голосом, без прежней пьяной расхлябанности.