Дети Гамельна
Шрифт:
Начало вышло хорошее. Хоть зарубленный и затесался в оборотническую орду не иначе, как по недоразумению и впереди ждали куда более матерые и опытные твари, но первая победа всегда вдохновляет. Швальбе заорал и снова поднял клинок, выглядывая нового противника.
И пошла потеха, уже по-настоящему, без скидок и индульгенций.
В такой схватке нужно стоять твердо, как скала, и быть подвижным, как металл hydrargyrum, сиречь ртуть. Нужно биться плечом к плечу, прикрывая соседей в едином строю, и сражаться один на один. Нужно верить в победу, знать, что Бог направляет твою руку, но если уж мохнатая
Отшагнуть в сторону, мимо врага пропустить, и в бок ему корд по рукоять. Или с оттягом полоснуть по открывшемуся затылку, чуя, как под тяжелым клинком хрустят кости черепа. Кости у нечисти крепкие, заговоренные, но все же бессильные против фальшиона, освященного в соборе Святого Петра.
Или принять столкновение грудь в грудь, насадить страшное чудовище на короткий альшпис или тяжелую шпагу, не упасть под бешеным напором. И молиться, чтобы собратья справа и слева добавили по разу, пока будешь с матом и богохульствами тащить обратно оружие из еще живой, воющей и по-прежнему смертельно опасной твари.
Но когда сатанинское угробище бессильно повалится в снег, это еще только две трети дела. Надо еще успеть рубануть по шее неловко распластавшегося на вытоптанном снегу голого человека, с которого враз осыпалась шерсть. Рубануть крепко, чтобы голову напрочь. В крайнем случае прострелить башку пулей, и вот здесь лучше как раз серебро.
Падали люди, падали слуги Шварцвольфа. Раненые оборотцы вставали на четвереньки и хватали людей за ноги, целились в пах и живот кривыми когтями. Раненые солдаты резали лохматые лапы, тыкали кинжалами в ляжки и брюхи, как рондашьеры [14] .
14
Солдаты переднего ряда пикинерской баталии, в числе прочего зачастую стремились пролезть под пиками и атаковать коротким оружием.
Черная кровь лилась, как вино, наливаемое щедрым трактирщиком за полновесное золото, мешалась с красной кровью, проедала в снегу огромные проплешины. И вот солдат осталось лишь пятеро, а сумасшедшая карусель боя сместилась, оставив за собой лишь трупы, грязный истоптанный снег да переломанные кусты. Уставшие руки сжимали не мечи, но куцые огрызки, иззубренные о кости. А на ландскнехтов взирали едва ли не с полтора десятка пар глаз, переполненных ненавистью...
Один к трем, не шибко радостное соотношение.
Швальбе с душой плюнул на труп оборотня, которому только что проломил лоб рукоятью палаша, рубить голову было уже нечем, да и некогда. Юркий и быстрый сержант высунулся как из ниоткуда, ткнул в глаз убитому длинный стилет, прошептал пару странных слов, и нечистого покойника дико скрутило в судороге, выжимающей из тела проклятую душу.
– Доброе дело, - повторил Швальбе срывающимся голосом. Мирослав кивнул, на разговор его сбившегося дыхания уже не оставалось. Сержант достал из-за пазухи четвертый пистолет, приберегаемый на самый крайний случай. Гунтер недобро осклабился.
– Играй, музыка!
– снова заорал капитан.
– Тройная ставка и доля убитых поровну! Кто
Ландскнехты ответили нестройным, но бравым ревом, и люди вновь схлестнулись с нелюдьми.
А затем все закончилось.
Снежинки тихо падали, кружась в неспешном хороводе. То ли шел редкий снег, то ли поднявшийся ветерок сдувал их с вершин деревьев... Белоснежные пушинки опускались на землю, прикрывали невесомой периной слежавшуюся прошлогоднюю листву с выступающими корнями. Оседали на оскаленной пасти и остекленевших глазах, на темно-красных лужах, в изобилии покрывающих мерзлую землю. Мягко укутывали снежным саваном смертельно раненого сержанта, привалившегося к дубу, рядом с оборотнем, которого Мирослав убил из последнего заряженного пистолета.
* * *
– Вот значит как...
– задумчиво протянула Охотница, перебирая густую поросль на груди сержанта.
– Безумный Иржи сумел поссориться и с Церковью. Так, цепной пес?
– Я не пес!
– Не возмущайся!
– улыбнулась Охотница и прижалась сильнее.
– Извини. Ты не пес. Ты волкодав. Вы просто работаете вместе с доминиканцами, «псами господними». Не удивляйся. Хоть ты очень смешно это делаешь. То, что я живу в Лесу, совсем не значит, что пропала для мира. У меня свои пути для того, чтобы узнавать новости, сплетни и слухи. Птицы и вольный ветер не знают границ.
Мирослав поразмыслил над сказанным. Привычка подруги изъясняться очень короткими, словно рублеными, фразами сбивала с толку. Солдатская манера речи не вязалась с нежным голосом.
– Ты же Охотница, - осторожно заметил он.
– Какое тебе дело до смертных?
– Я не нарушаю привычный бег жизни. Разве что иногда, как с тобой. Мы - не вы. Мы - Изначальные! И не фыркай, как жеребец, прямо в ухо! Не с крестьянской девкой в одной постели лежишь!
«С богиней – впервые», - хотел было сказать Мирослав, но поймал слова буквально на языке. Никакой женщине не будет приятно услышать о предшественницах. А богине - тем более.
– Не стоит звать меня псом, - примирительно предложил он.
– Считай, что личное неприятие слова. Это все от зависти к твоим великолепным Хортам.
– Я так и поняла!
– серебряным колокольчиком рассыпался смех.
– Слушай, а расскажи, отчего на Иржи взъелись даже вы? Отцы Церкви признали его несуществующим и легендарным, а вы - орденские - продолжаете искать. Будто у него в кармане... этот, который вы раньше все искали по самым дальним углам...
Она задумалась, смешно сдув черную прядь, скользнувшую на щеку.
– Грааль, вот что искали!
– вспомнила и обрадовалась, словно девчонка, получившая в подарок шелковую ленту.
– Он нас допек, - коротко ответил сержант.
– Расскажешь? И не говори, что долго. Время течет с той скоростью, какую хотим мы. Так расскажешь?
– Расскажу. Тут нет тайн. Хотя и очень много грязи, перемешанной с кровью...
* * *
Кто-то говорил, что Иржи продал душу Дьяволу. Кто-то возражал, что, мол, неправда - нельзя продать что-то самому себе. Никто теперь и не скажет, как было на самом деле... Слишком много лет прошло с того времени. Все свидетели, их дети и дети детей давно сошли в могилу...