Дети мертвых

Елинек Эльфрида

Пассажиры «крайслера-вояджера» устало покоятся среди зелени, они повисли на ремнях, по крайней мере те, кто был пристёгнут: маленькие дети, которые сейчас охраняются, чистенько сохранены, их сопровождает по местности машина, и Отец, который стоит в своих резиновых сапогах на бойне, окидывает хозяйским взором: для Него мы даже меньше, чем бактерии клостридии. Спросим же его: боже мой, что это, автобус, посмотрите же на автобус! Что это он так сильно забирает влево, ведь он на такой скорости! Он же не впишется в поворот! Маленькие фигуры за стёклами, несколько вскинувшихся рук, эти маленькие столбики, ну, вы знаете, они белые, с лихой чёрной шапкой из краски, красно-бело-красные ленты жизни, словно специально для народного танца, натянуты между этими столбиками, бог уже настраивает на нас свою планку, но там, впереди, столбики отсутствуют на протяжений почти десяти метров. Там дорога обломилась зубчатым краем, смотрите скорее, там всё подмыто, да, дальше впереди дорогу чинят, там стоят мужчины с лопатами, асфальтовыми катками и тяжёлыми инструментами. Край дороги, думаю я, был так потрёпан непогодой, потому что из-под него вымыло землю. Если перегнуться за край, видно: справа внизу на крутом травяном склоне лежат обломки дороги, но трава кое-где уже снова распрямилась. Внизу шумит речушка, ольха и кусты ореха то и дело надолго скрывают её. Высятся густые заросли крапивы и бузины. Но ярче всего пластиковая лента, которая была временно натянута на колышки, ну они же не могли удержать микроавтобус, эти ленточки-банты! И как нарочно здесь ехал экскурсионный автобус, на самом узком месте, да как быстро! Номерные знаки — голландские, если кто знает. Хорошо сидеть на горе, перед стаканчиками, тарелками и закусками. Маленькие фигурки, каждую секунду старательно делая снимок, вскакивают, их спортивная одежда, куртки, которые они обвязали вокруг бёдер, взлетает вверх, как подрезанные крылья бомбы, и потом снова приземляется на своих владельцев. Солнечные очки сняты, ё-о-о! Смотри! Гляди-ка, они въехали со своей машиной прямо в воду! Пальцы взлетают, как птицы. Одна вообще начинает плакать оттого, что обходной манёвр там, внизу, не удался. Этот транспорт производит столько шума, как раздавленный динозавр, огромный скелет которого сплющили на половину его длины. Путь скашивает, нет, впечатывается в крутой луговой склон, а перед этим ещё так визжали тормоза, кто слышал, тот никогда не забудет. Возникает нечто среднее между транспортом и его пассажирами, поскольку они в скрежете металла связываются между собой в одно существо, которое должно исполнить своё задание о доставке: вот эти странствующие создания уже выбираются из железных когтей их до сих пор поистине скучных убежищ с ватерклозетом в задней части. Только что они были целиком заняты собой и местностью, в принципе не обращая внимания на всю эту жизнь вокруг, дремотные, натянутые в рамках своих отношений, вбитые в их футляры, и вот вдруг половодье, грохот, крах, скрежет, тишина.

Без спешки подходят предводители толпы мёртвых, чтобы милые души обрели покой и своевременно попали на ужин. В первый раз им надо показать дорогу, ибо там, куда им надо, они услышат несказанные слова, которые так с ходу и не скажешь. А в это время под одной, нашей последней мёртвой, под аплодисменты миллионов разбазаренных на ненавистный рейх, промотанных задарма русских & СоКГ (командное государство. Я уверена, у некоторых из них есть маленький садик перед домиком, у других пианино, многие были заряжены от батареи книг, а вон там даже настоящий целый велосипед!), раздвигаются складные ноги и убийца ещё тупо рассверливает отверстия человека, который был почти что новенький, мама! Что станут говорить газеты, ежедневно, еженедельно, ежемесячно? Это бытие было выложено плашмя, и по нему как следует прошлись, чтобы оно легче пережёвывалось, оно будет исследовано, ибо утратило свою изначальную номинальную силу, свою душу. И этот забитый ягнёнок будет брошен перед Агнцем, перед Агнцем всех ягнят, и тот скажет примерно следующее: «Хоть и не моего стада, но раз уж вы здесь — идёмте, я покажу вам место вашей кормёжки и добрую воду, которая имеется и вёдрами». Этот убийца не сможет взять с собой ничего от седьмого неба, на котором он сейчас пребывает, но он может что-нибудь от него откусить и проглотить. Мясо разорвано, как край дороги, у которой подклад свисает наружу. Или брюки на бельевой верёвке, у которых вывернуты карманы, эти сморщенные мешки, чтобы они быстрее высохли. Этот рай не торгует сувенирами, но стоп, эта маленькая серёжка, которую мы вырвали, мы можем взять её с собой на память (или молодой убийца лишь спустя время заметил, что она ничего не стоит, мишура? Нет, я так не думаю, иначе он прихватил бы с собой и вторую). А также то немногое из кошелька, это мы тоже возьмём с собой. Можно было бы отщипнуть один сосок, у неё ведь есть ещё один. К сожалению, женщин часто рассматривают таким образом. Они возлагают слишком много надежд на одежду, поэтому с них надо как-то основательно снять мерку, да, правильно: нужно просто отнять у них меру, поскольку им есть что в ней скрывать, что они пока придерживают, а этого им делать нельзя. Отсюда, всё очень просто, их надо хорошо смазать и разрезать, нет, наоборот. Ведь им, кроме их внешнего явления, которое иногда может вызвать и злобу, поскольку они эту прелестную картинку предлагают всем и каждому (однако тех, кому можно взять их высоту, они хотят выбирать себе сами! И вот они стоят здесь как вид, но вместо того, чтобы дать себя рассмотреть и потом отбраковать, они сами хотят рассматривать), мало чего есть предложить, чтобы их жизнь оправдала себя. Расхаживать с парусом на голове — ну уж нет! Иногда у них в распоряжении есть несколько слов, некоторые больнее смерти. Эта женщина сейчас будет перемещена в нашу среду, голова свернулась набок, не предуведомив нас; полузакрытые глаза, полузакрытый рот безропотно позиционируют себя внизу. Беззащитную мёртвую развернут на земле, тогда читателю газет можно будет отрезать от неё кусок, может сейчас: она как раз не двигается. И стервятник с шумом бьёт крыльями и терзает свою жертву когтями и ударами клюва. С живым такое было бы не так просто, живое настоятельно требует своего сохранения, если это не Юрген Барч, тоже индивидуубийца, одинокий странник юных лет, чей пол мог состояться исключительно под его матерью, которая то и дело выплёскивала его вместе с водой, после того как совокуплялась со своим сыном, который даже не был настоящим.

Вся жизнь вообще магазин самообслуживания, я думаю, и на луговой меже после всего этого крушения разложены для осмотра разноцветные обломки людей и машин, всё ещё занятые собой и криками, или соболезнованием соседей, или вообще ничем. И остатки одежды Гудрун — жалкая слизь, куриные рёбрышки зонтика, барахтающаяся медуза юбки, плавающая поверх всего грязь нейлоновой блузки. Но собственная могила ей всё же досталась, Гудрун, пусть и очень мелкая, и именно в этой воде, куда выброшен и изрядный кусок транспортной конторы; водитель этой маленькой общины улетел вместе со своей конторой, и всё это теперь ленсит в бурлящей воде ручья, всё ещё мутной от глины и взволнованной от половодья после всех этих дождей. Голая мёртвая, неподвижная, мимо которой проходишь, потому что сразу становишься таким подвижным, когда увидишь молодую женщину, лежащую голой, — тем самым осуществилась давно лелеемая идея одного домашнего ученика, что в начале было слово, и иное лоно оказывается не материнским, а Отцовским, и я иной раз снова не нахожу конца, — итак, мёртвую поместили в мелкую канаву и присыпали землёй. Это осуществление своих мыслей, козлом прыгающих через все препятствия, убийца получил в качестве пожертвования от похода по горам со множеством обзорных площадок: ученица школы манекенщиц Гудрун Бихлер положена в это мелкое углубление (к сожалению, дно не стеклянное, а то бы можно было играючи наблюдать бессвязные идеи природы!), и её одежда получила даже отдельную могилу. Земле должно подчиниться всё, но, поскольку девушка ещё немного жила перед тем, как вышла из своего тела, получившего изрядный толчок в лакомые, мягкие изгибы, она в последний раз или уже в смертных судорогах подняла голову, и земля немного ссыпалась струйками с верхней части её тела. Поэтому накиданная земля скучилась на нижних экстремитетах, на которых убийца проявил особенный экстремизм. Там скопилось немного гумуса, но для гуманизма этого не хватит, его следовало бы нарыть хотя бы с кротовий холмик. Человек не стал бы рыться так долго, если бы сам от этого ничего не имел. Этот молодой мужчина сделал лишь самое необходимое, чтобы выгулять свою индивидуальность. И все усилия — лишь для сокрытия тела, чья оболочка совсем измялась, в таком состоянии её не возьмут в перелицовку ни в одной мастерской. В своей немощи люди ведь верят, что именно при соитии они находятся в кругу друзей или в кружке подружки. Тут мы имеем однозначно противоположный пример, и он остаётся при свинчивании тела в области чисто психических децибел по ту сторону скалы Рихтера (но где находится эта скала?), в состоянии ли вы вписаться в тело, прежде чем вы его сомнёте и, без всякой надписи и вашей росписи, выбросите в отходы.

Луг усыпан яркими пятнами, но это всё что угодно, только не цветы. Машины приземлились здесь не в том положении, какое было предусмотрено конструкцией. Одну из этих тяжёлых машин напрасно ждёт европейский город, зато пополнятся австрийские отвалы металлолома. В один прекрасный день дом поднимет глаза и спросит себя, где там застрял автобус, который уехал от него с такой радостью. Вокруг машин плачут люди, хоть страховая премия и выплачена! Смотрители мёртвых спешат к открытию нового сезона, которое состоится сегодня, сейчас, остатки одежды, побывавшие в зубах преступника, прикрыты землёй. Однако полицейский при памятнике завтра утром их сразу же обнаружит, как только заступит на дежурство, мне это очевидно, потому что я его вижу собственными очами. Дополнительно прикрытая папкой, а также плащом, Гудрун Бихлер ждёт у памятника сама себя, хм-м, так что эта молодая мёртвая незамедлительно, пока она ещё не остыла, пока её кровь ещё не скопилась в тяжело повреждённых глубоко залегающих местах тела, может прошмыгнуть в себя саму, Гудрун наблюдает мгновенное воскрешение торса, короткую судорогу верхней части тела, которая поднимается из ямы, отплёвываясь землёй, так уж далеко это не заходит, — злодей, как уже было сказано, не особенно утруждал себя землекопными работами, земля твёрдая, убивать тяжело, и вообще в жизни есть Лёгкое и есть Тяжкое, и тяжко висят на нас наши инстинкты, потому что хотят быстро кого-нибудь вспахать или хотя бы подцепить, они ведь сполна знают нас и наш твердокаменный заизвесткованный пол. Милые, исполосованные, маркированные груди Гудрун чуть ли не с гордостью прыгают из мелкой односпальной ямы, и они прыгают прямо в руки убийце, который вщипывается в эту надломленную хрупкость, а затем прогрызается глубже. Он оттягивает кончики как можно дальше от тела и потом небрежно бросает их, рассматривая их лишь глазами мужчины. К сожалению, мясо слишком быстро становится вялым; и если его так долго вертеть, это может и не привести к запуску мотора. Где-то тут был ещё сухой сук, да вот же он! Молодое, сильное часто чувствует себя добровольно призванным к добродушию, но куда тогда девать всю силушку? Белые ноги молодой мёртвой, ибо она за это время уже стала мёртвой, по крайней мере почти, можно поджать под себя, раскинуть их уже не получится, ведь она лежит теперь уже в мелком земляном футляре, но ступни можно подтянуть, пока ноги не образуют две электрические дуги, и тогда можно вогнать ей сук в дыру, бум-м, и вот из мирного покрова светлых волос вырастает деревце. Но оно больше не растёт. Так, эта молодая женщина больше недействительна в кругу девушек, которые тоже никогда не обратили бы на него внимания. Когда мёртвые перестают хотеть, чтобы их заметили? Я думаю, они слишком часто молчат, может быть из скромности или потому, что недостаточно ценится то, что ты имеешь и чем являешься. Я наклоняюсь над моими мыслями вперёд и пытаюсь потянуть за сухой сук, но тут же мне навстречу идёт получеловек, этот промежуточный предмет между здесь и там. Складки кожи откидываются, как в книжке-раскладушке. Панорама плоти, перед которой становятся на колени, чтобы всунуть в щель новый слайд и увидеть больше, ещё больше, увидеть всё. Новая глава открыта, из остатков листов улыбается, выглядывая наружу, пол женщины, отныне и во веки веков она занята теперь самой собой.

Ночные облака несутся над полукругом колонн, светлые волосы ещё раз вздрагивают в лихорадке, влажные у корней, эта Офелия даже ещё набросала сверху несколько вялых листков, это хорошо покрывает, и требуется не так много чертовски жёсткой земли, но даже с этим тонким слоем гумуса ей, нашей мёртвой, вентиляцию могилы долго не продержать, её бледное лицо снова вынырнет из зоопарка жуков и червяков. Ничто не сможет удержать то, что, прикрытое хотя бы одеждой, можно выпустить на подиум, омываемый прибоем ещё более роскошной одежды и волнами рукоплесканий, которые разбиваются об утёсы одичавших гребней и о чудовищ парикмахерского искусства. Тело лежит, как будто хочет поплыть на спине. Мои предупреждения, значит, никого не напугали, и людям приходится самим падать в салат, который они соорудили. Гудрун нетерпеливо смотрит на часы — разве она не мёртвая, эта крошка, которая необъяснимым образом тоже ведь есть она, Гудрун? И у неё нет времени, чтобы его терять! Что это она раскладывается и ещё раз раскладывается из могилы, неужто она хочет удостовериться, что её одежда ещё здесь? Не такой уж крутой была эта одежда. Кошелёк пропал, то же самое и с одной серёжкой, но красная цена ей семнадцать шиллингов с мелочью, ерунда! Не особенно увлекательно ждать в качестве акушерки труп, когда кинореклама медленно гаснет и в городе тоже больше ничего не происходит. Даже когда захочется сорвать яблоко, и то необходим инструмент, а именно сборщик яблок. Ребёнок в плавках тоже теперь примыкает к мёртвым, его зубы светятся из приоткрытых губ, словно надгробные камни, волосы его совершенно мокрые. Он спотыкается о сломленную ветку, потому что непременно должен кое-что прочитать в вечернем выпуске газеты от послезавтра плюс сорок лет (и за это Гудрун его корит), там написано, что были особенные молодые мёртвые из хороших семей, а на странице три напечатано, что в Штирии произошла очень крупная автокатастрофа, в которой пострадали туристический автобус из Голландии и микроавтобус из Австрии. Ещё несколько человек мёртвых? Я вам с удовольствием вырежу ещё! Я вырезаю их из чудесного тёмного круга, на который давят своими усталыми спинами среди прочих и истлевшие, поредевшие русские легионы. Небесная шоколадная глазурь и белые облачные шлепки взбитых сливок, портрет в рост, из него аппетитно краснеют ягодки свернувшейся крови, высокопроцентный, взбитый с ликёром крем при помощи кондитерского шприца будет выдавлен на опустошённые тела, которые держатся только на честном слове. Под пеной откроются дыры, и там достигшие блаженства тела наконец смогут встретить сами себя, к убийцам протянутся руки алчных женщин, которые, кроме них, имеют уже всё; погода непредсказуема, ибо она не позволяет себя недооценивать; как долго эти трупы продержатся, прежде чем начнут вызывать недовольство своим запахом? Хаос, в котором ещё самое оживлённое — это мои мысли, только я не могу выдавить их из себя, слишком много вышло бы крови, но всё равно они ещё маленькие, я имею в виду: место, где надо давить, ещё не очень большое, и оно воспаляется, но пока не распалилось в обширный пожар. В одеждах жертвы не было найдено никаких документов или бумаг, устанавливающих её идентичность.

Наконец-то! Яркая, как атомный гриб, калильная сетка поднимается из впадины, пулей вылетает белая волчица и ещё в прыжке, посреди увлажнителя воздуха, ибо влажный туман опустился на город, чуть ли не моросит, сплавляется со студенткой Гудрун Бихлер, которая скоро станет знаменитой. К сожалению, не под этим именем. Никто, ни женщина, ни мужчина, не переносит незначительности своей ценной персоны — чтобы тихо лежать здесь, собственным дыханием шевеля на могиле комочки земли, лениться, отдыхать и смотреть на животных, пока не включат верхний свет и не будет спущен гроб следующей дорогой персоны, чтобы она оставалась в кругу семьи. К сожалению, лопаты могильщиков часто достают тебе по ушам, а то и отсекают конечности, если не позаботишься о том, чтобы вовремя истлеть. Будешь праздно лежать — может случиться и такое. Тут у нас одна кратковременно чувствует себя счастливой, поскольку вытянула на берег жирную белую рыбу, а земля была не такой глубокой, как она думала. Теперь она выходит наружу. Одна против всех мёртвых: неделями, впрягшись в бумагу, проламываясь головой через свежеобтянутый обруч, который держит волосы этой честолюбивой, в большинстве случаев они не могут пробить даже шёлковую бумагу своего подарка — жизни — кулаком, который зато может потом учинить в другом теле разрушения, причинённые водой, или повреждения, причинённые грызунами. Вчера во время одного пожара в отеле в Питта-Понге или бог его знает где погибли два австрийца, а с ними ещё сто восемьдесят два человека, получился смешанный гриль из множества наций, такое случается не каждый день, но если случается, то об этом незамедлительно сообщается во всём мире, который давно выбросил свою свободную природу и теперь получает её в качестве газетной бумаги. Огонь даже не подумал остановиться перед австрийцами, какой смелый, если подумать, сколько граждан пригородного сообщения этого народа было прямо-таки навязано огню, брошено ему в пасть.

К сожалению, этот жирный кусок истории временами оставляет дурное послевкусие. Правда — это ничего прошедшего. Мы хотим, чтобы она возродилась. Пусть горелые мёртвые накатывают новой волной, милости просим, стоп, запахло жареным! Мы бережём столько лишнего, даже сивые кобылы бредят, даже скрипки плачут, но не мы, мы не плачем, почему бы нашим мёртвым немножко не потрафить туристам? В фильме? Может, в мюзикле? Пятьдесят лет проката гарантировано! И мы в наших изящных нарядах для аэробики — не их ли мы поджидаем? Мы — самые любимые нами и даже лямки наших трико бросаем себе через плечо с любовью. Наши тела немного безумны, их вряд ли удержит это трико. Но зато наше мнение теперь по-настоящему укрепилось. Ведь мы и ему купили эластичную оболочку. В это мгновение оно должно сдвинуться на полсантиметра, наше бесценное мнение, посмотрите; Иисус, мытарь вы наш, здесь вы можете увидеть, что мы действительно жили, тем более, что вы недавно показывали пальцем в нашу пещеру. Но лётный персонал бастует именно тогда, когда мы хотим подняться, а теперь с нами хотят и другие павшие и выпавшие по жребию. Нам остаётся только решить, где всё должно разыграться: в Римини, в Каорле или всё же лучше на Мальорке или на бравой Коста-Брава.

ОБХОДЧИКИ, одиночки, ходоки, в грязных ботинках они стоят у ресепшен. Хозяйка не может объяснить себе такой внезапный наплыв постояльцев. Она орудует счетоводческими книгами, комнатными планами, денежными купюрами, это как при чудесном умножении хлебов, ей кажется, что этот набухающий поток людей подращивает для себя всё новые комнаты, как поздние весенние побеги, однако она играючи овладевает этим чудом. Многие слова она берёт только на хранение, а потом рассеянно откладывает их, куда — сама забывает. Если её спросить, о чём она только что говорила с молодым альпинистом, который держит голову, так странно набычившись, что сразу чувствуешь: вперёд! земле навстречу! — она бы не вспомнила, позвольте мне из этих оснований обратить слово на вас. Снаружи деревья по-кукольному подняли руки вверх, но это не нападение. Фигура хозяйки тоже выбивается из её платья. Не видно никаких подвезённых продуктов, которые могли бы экспедировать эти странники, в такое время года плохая погода грозит в любой момент. Дождей хватало и летом, и ещё свежи в памяти тяжёлые потоки последних недель, которые налетали на страну снова и снова, как стаи птиц, и раскусили свои пути и дороги, да ещё на огромной протяжённости области, залитой дождями. Воду люди смахнули с кожи ландшафта, как будто это было официальное лицо, нет, не официант, бери выше, тогда удар будет сильнее, а то эта вода нас достала, как докучливые насекомые. Но вовсе не чистоплотность досталась в наследство нам, наследственным обманщикам (мы обманываем партию зелёных в её наследстве!).

Маркированные подъёмы или немаркированные, а присутствие там людей нежелательно для лесника, тем более теперь, в сезон охоты; они ползают по местности, вьются вокруг леса, как тёмные черви, ведь они же все подмыты, это не так легко заметить, грунтовые воды этих гор переполнены и подпирают снизу — неприятный опыт для тех, кто хотел бы от нас уклониться. Там, наверху, склон имеет карманы, и тот, напротив, тоже, там на горных лугах зияют расщелины, три коровы вчера сорвались. Сколько грибов отняли у леса пришлые, за это небо стегает деревню своим дождём, чтобы окончательно отбить у людей аппетит, ведь лес уже давно засолился. Холодная осень, с чего это ты нынче потеплела? Все, кто сюда попадает, с дикой решимостью хотят взять местность в своё распоряжение, как будто они годами не имели отпуска. Только на дорогах ещё не всё промотано, что имело ценность! Стало опасно ходить на прогулки. Туман опускается рано, даже в самый ясный день, быстро становится темно, и кто канул в горы, тот иной раз и не возвращается. А всё потому, что некоторые тропки, которые люди знают годами, вдруг обрываются. Они соскользнули со склона. Остатки этих муравьиных троп для туристов ещё видно в сумерках, маленькая гусеница карманного фонарика, тонкая светлая строка, которая вдруг прерывается, а через пять метров и вовсе перестаёт быть. Берега речек подпилены, сами речки в своём беге сползли, как старомодные швы чулок на бледных, костлявых ногах. Хозяйка и без того нервничает, потому что вчера вечером трое походников, престарелых спортсменов, но хорошо пристрелянных — поосторожнее с охотниками! — не вернулись в гостиницу. Хозяйка надеется, что они хотя бы добрались до так наз. домика учителя, в прежние времена охотничья хижина кайзера, каких здесь много, но в любом случае она закрыта, поскольку уже позднее время года; однако наслаждайтесь, люди, пока есть чем, поднимайтесь к облакам, а почву у вас под ногами укрепит лес — то ли посевом травы, то ли лесонасаждениями, только, пожалуйста, не слишком много. Ловите, ради бога, эту лавину, кто там у нас забивает, кто ловит, а вот вам вспомогательное снаряжение, против него даже бури тщетно будут штурмовать ваш чердак, который и с двухтысячеметровой высоты всё ещё норовит метать мысли — ведь для ваших теннисных мячей у вас есть плетёная ограда, которая может отразить мохнатую лавину вашего партнёра, или у вас есть для этого отвлекающее приспособление, тормозное или ловчее крепление, которое затормозит замах вашего человекопротивника? и — класс! — этот основательно вырезанный балкон домика учителя, а под ним сарай для дров и припасов — всё-таки маленькое укрытие. Хозяйка, правда, раздаёт, несколько рассеянно, не вполне в себе, ключи, напоминания, советы, маленькие гектографированные планы местности, указывает на доску объявлений, где предлагаются налёты на дикие и вылазки на укрощенные тропы, которые пока сравнительно надёжны, когда вы как ветер мчитесь через долину, и только предписания для транспортировки брёвен с места лесоповала могут вас удержать.

Да не провалитесь в провал Мюрц! Могила у вас, правда, при этом будет, но без положенного при ней гроба, однако через тридцать лет ваша вечная постель снова сильно изменится из-за наросшей растительности. Пожалуйста, впишите себя в списки, кто куда хотел бы поехать. Горного проводника заказывайте заблаговременно, сорвавшиеся в пропасть доставляются потом вниз автоматически, вертолётом. Да, сейчас не рекомендуется взбираться куда-нибудь в одиночку, туманы в стремительном темпе спускаются с цепи гор уже в три часа, покровы, потоки волос, которые набрасываются с неба на дремучие леса Штирии, а о древесных завалах в долинах Вильдбаха мы ещё поговорим отдельно. Момент, сюда, в исправительный дом природы, исправно являемся как к себе домой и мы, неисправимые развратники, в тёмный уголок, куда женщины заметают на нас сор из избы. Новоприбывшие постояльцы с топотом поднимаются по узкой деревянной лестнице и расходятся по своим комнатам, которых давно уже не должно хватать, насколько хозяйка может прикинуть в своём расстроенном уме; брови она при этом тянет вверх, а мысли, равно как и свои помещения, растягивает в длину, как это возможно, после пары пенсионеров, которая недавно таким жутким образом умертвила себя, а потом ещё и поджарила, не хватало ещё только дочери этой старой пилы по нервам и этой дамы из Восточной Германии, которая попала в аварию с «крайслером», как, кстати, у них дела? — спасибо, лучше, а у вас? И тем не менее поднимаются всё новые люди, группами, парами, некоторые и поодиночке, вверх по лестнице и по тропинкам. Позади стойки ресепшен громоздятся горы фибровых чемоданов, громоздкий товар, какого давно уже не было видано, — собственно, слишком по-городскому для этого сельского пункта назначения. Большинство гостей ведь предпочитают современные лёгкие нейлоновые рюкзаки, которые можно использовать и в походах. Хозяйка не видела таких чемоданов из фанеры со времён своего детства, когда она помогала в соседнем местечке своей тётке, которая уже тогда сдавала комнаты. Ещё дед и бабка хозяйки имели своё альпийское хозяйство, но сдавали и отдельные комнаты — летом походникам, а зимой лыжникам. Сейчас здесь множатся не только люди, но и чемоданы, причём всё выше. Если судить по ним, то в гостинице уже не меньше двух сотен человек, но где же они все? Дом кажется пустым, почти вымершим, при этом люди, должно быть, вылетают из окон, как стаи дельтапланеристов, а ведь они должны бы потоком спускаться вниз по лестнице, перила должны трещать под натиском и потом обломиться. Ведь людские потоки — как половодье, кажется, у нас их неисчерпаемый резервуар, однако разведение пастбищ на их мягких берегах должно быть, вообще-то, запрещено, как и любой вид ослабления земли и прочего использования почвы в области, подверженной опасности; не рыть никаких канавок, и эти могилы здесь тоже не положены, иначе мёртвые преждевременно упадут в поток, — нет, наши берега нельзя разрушать! Мы обязаны удержать их! В области отвода полых вод почва не должна быть изрыта в детском упрямстве, иначе наша земля больше не сможет своевременно закрепиться над трупами до наступления следующей катастрофы. Загонять сюда животных вообще можно только на время.