Дети Метро
Шрифт:
— Макс, ты смотрел новости? Вот жесть, скажи! Эти террористы уже задолбали! — Максим молчал, а Стас продолжал говорить, — там показывали вагон. Я офигел, как увидел…
— Я был там, — глухо сказал Максим, — был там, в этом поезде.
— Что? Чего ж ты молчишь? Ты как сам, цел?
— Я цел, но погибших много.
— Да, говорили больше сорока человек.
— Катя была там, — перебил его Максим.
— Где там? С тобой в поезде?
— Да. В том вагоне.
— Погоди, я не въехал, ты тоже был в этом вагоне?
— Мы были в разных. Она погибла!
Стас помолчал, потом сказал тихо:
— Пусть земля ей будет пухом!
— Нет, не надо!
— А вообще знаешь, тебе лучше уехать отсюда, на две недели, на месяц. Поезжай к родичам в Заволжск.
— Я подумаю.
Максим отключил телефон.
Он вспомнил о матери Кати — Нине Георгиевне. Она, наверное, уже обо всем узнала. По-хорошему, надо бы ей помочь — сходить в морг на опознание, помочь с похоронами, поминками. Но как только он начинал думать о том, что увидит мертвую Катю, лежащую на столе в морге, в темном мешке, с серым лицом, как у того парня, умершего у него на руках, то терял самообладание. А ведь могло быть и так, что от её лица ничего не осталось и опознавать придется только по приметам на теле. Эти мысли приводили его в отчаяние и то усилие над собой, которое ему надо было сделать, чтобы подняться с кровати, одеться, поехать в квартиру к Нине Георгиевна, казалось совершенно невозможным.
Наверное, стоило прислушаться к совету Стаса и уехать — здесь ему было делать нечего. По крайней мере, сейчас.
Насколько он знал, самолет в Заволжск вылетал из Домодедово каждый день по утрам, и билет можно было купить в аэропорту — не заморачиваться этим. Он полежал ещё некоторое время с закрытыми глазами. Ему хотелось вспомнить Катю, такую, какой она была всё то время, пока они встречались: когда она гуляла с ним на улице, была с сыном, читала в метро, лежала в постели с ним. Ему хотелось, как режиссеру выбрать лучшие кадры, запоминающиеся на всю жизнь. Так хотелось всё это вспомнить и сохранить в памяти, что, казалось, мозг взорвется от отчаяния, любви и нежности к ней. Но Максим ничего не смог припомнить особенного.
Потом он заставил себя поднялся с кровати, взял сумку и принялся собирать вещи. Все эти действия Завьялов выполнял совершенно механически — беспорядочно бросал одежду, бритву, зубную щетку, а потом упал на кровать и так мгновенно провалился в сон, будто его тело спасало своего хозяина, на время, ампутировав сознание.
Рано утром, по сигналу будильника, он поднялся с головной болью, совершенно не выспавшийся, и отправился в Домодедово.
Из иллюминатора самолета, в который Максим сел, было видно, как техники на аэродроме ежились от пронизывающего ветра — зима никак не хотела отступать и сдавать свои позиции марту. Когда взлетели, ему показалось, что под крылом самолета простирается безжизненное белое пространство. Чувство холода, одиночества опять вернулось к нему, как тогда, когда он летел в Заволжск вместе со Сказкиным и когда он еще не был знаком с Катей, а только смотрел на неё издали.
Сам перелет ему не запомнился, он не помнил соседей в салоне, стюардесс, словно у него был провал в памяти, тяжелый случай амнезии, вызванной травмой головного мозга. Потом Завьялов ехал по родному заснеженному городу, и ему казалось, что он едет по пустыне — кроме родных у него никого здесь не было. Оставалось несколько приятелей по академии, но кто знал, обрадуются ли они его приезду.
Старое такси, на котором он ехал из аэропорта, стучало и тряслось
Мать и отец были рады его приезду, они решили, что он просто взял отпуск и захотел их навестить. Никаких перемен в его лице или поведении родные не заметили, а мрачное настроение отнесли на счёт усталости от работы и длинной зимы.
Первые дни Максим валялся на диване, ничего не делал. На улице было холодно — в начале марта откуда-то из заволжских степей в город потянуло стужей, и температура опустилась почти до тридцати градусов мороза. Он вдруг заметил, что чем больше проходило времени с момента смерти Кати, и чем дальше отдалялась это страшное событие, заставившее его уехать из Москвы, тем быстрее притуплялась боль потери, как будто память заволакивало дымкой.
«Что же у нас с ней было? — думал он, — не случившаяся любовь, незаконченная, незавершенная?» — он всё не мог подобрать слово, дать определение тому, что было у них с Катей.
«О, моя любовь незавершенная, в сердце холодеющая нежность!» Это Крандиевская-Толстая — жена Алексея Толстого.
Незавершенная любовь… Действительно, любовь у них с Катей осталась незавершенной. Максим думал и думал о ней. Ему начинало казаться, что он уже по-другому воспринимает её уход, что смирился с ним, что опустил её, ведь вернуть назад ничего нельзя.
Потом потихоньку он начала выбираться из дома.
Как-то недели через две после своего приезда Завьялов созвонился со студенческими приятелями, они договорились встретиться в кафе «Дарт Вейдер», том самом, где в прошлом году он случайно столкнулся со своей бывшей одноклассницей Аленой. Приятели пришли все. Они хорошо, крепко выпили и Максим рассказал им о своей московской жизни, конечно, не единым словом не упомянув, о том, что с ним случилось. Он рассказывал только о хорошем, приятном, памятном для него и по разговорам приятелей, по их взглядам чувствовал, что они ему завидуют.
— Слушай, а как же теракты? — спросил один из них, — вдруг попадешь под раздачу?
— Теракты? — Максим удивленно пожал плечами, словно впервые о них слышал, — случаются. Но ведь и здесь кирпич может упасть на голову? Точно?
Они посмеялись и принялись вспоминать студенческие годы. Потом еще пролетело несколько дней. Как-то мать спросила его:
— Ты не скучаешь? У тебя вроде была девушка в Москве. Вы что, расстались?
И вот этот безобидный вопрос, словно взорвал плотину, так долго сдерживавшую накопленные и загнанные глубоко внутрь эмоции.
Максим криво усмехнулся в ответ:
— Да, расстались!
Не говоря больше ни слова, потому что понял, что он может разрыдаться в любое мгновение прямо перед матерью, схватил пальто, сунул шапку в карман и выбежал на улицу.
Там было холодно, но Максим не чувствовал холодного ветра. Быстрым шагом, не разбирая улиц, он проскочил несколько домов, повернул вглубь одного из случайных дворов и увидел бетонный электрический столб. Подбежав к нему, он яростно принялся колотить по нему правой рукой, в то время как левая бессильно висела вдоль тела. Эта яростная неконтролируемая вспышка привела к тому, что вскоре он ощутил боль от сбитых костяшек пальцев, а перчатка намокла от крови.