Дети немилости
Шрифт:
Я возблагодарил небеса за то, что Кайсен этого не слышит, а если слышит, то не присутствует. Во-первых, я меньше всего хотел, чтобы Великая Тень и мой главнокомандующий начали интриговать друг против друга: я рисковал этого не пережить, причём буквально. А во-вторых, я не мог согласиться с Онго. Переубедить его я тоже не мог, потому оставалось лишь воспользоваться императорским правом приказывать.
— Я запомню, — сказал я. — Онго, я хотел просить твоего совета в другом деле.
Эрдрейари внимательно смотрел на меня. Я замешкался, ощутив странную неловкость.
— Совета как стратега, — продолжал я, взявшись пальцами за переносицу, — и поднятого.
Генерал сощурился, сделал
— Кто? — мягко спросил он. — Кого ты хотел бы видеть рядом с собой, Мори?
— Аргитаи.
Я сам едва не сробел, сказав это, и глянул на Онго с лёгкой тревогой. Но Эрдрейари улыбался. Теперь он мог сделать это по-настоящему, а не позой и жестом… Лицо его необыкновенно походило на лица портретов, где генерала изображали смуглым до черноты — опалённым жестоким солнцем юго-востока, куда он отправился когда-то по слову Аргитаи Сияющего.
— Покоритель народов… — задумчиво сказал великий сподвижник великого государя. — Что мне ответить? Я вижу в тебе его черты и думаю, что ты не стал бы прислушиваться к его советам.
От изумления я не сказал ни слова; Онго продолжал:
— Аргитаи Данари, названный Сияющим, видел высшую радость и предназначение мужчины в войне. Ни Лаанга, ни Эррет никогда не могли переубедить его. Империя при нём выросла вдвое, но тогда была пора высшей зимы, Мори, и люди сами творили свою судьбу. Боюсь, сейчас неподходящая эпоха для Аргитаи. Он не будет рад увидеть её.
Я прикрыл глаза и сел в кресло.
Да, верно. В глубине души я ждал такого ответа. Можно позвать мертвеца, чтобы прислушаться к вековой мудрости, но нельзя переложить решение на плечи предков. В этом была моя ошибка…
— Онго, — сказал я, — ты говорил, что определённым образом связан с Лаангой.
Эрдрейари подхватил мысль, избавив от необходимости её заканчивать:
— В Башне он говорил со всеми одновременно.
— Хотел бы я знать, зачем ему это потребовалось.
— Не исключено, что просто из озорства, — ответствовал Онго с усмешкой. — Не стоит переоценивать великих магов. В человеческую голову может вместиться ограниченное количество мудрости.
— Но всё-таки, — я откинулся на спинку кресла. — Хоть кто-нибудь может внятно пересказать то, что услышал от Лаанги?
— Боюсь, что нет. Я неоднократно пытался составить рассказ, даже записать. Я понял, что Лаанга сказал мне лично. Но восстановить беседу дословно не удаётся, и, кроме того, Мори… я не хотел бы, чтобы содержание её оказалось всеобщим достоянием. Это только моё.
— Понимаю.
Я разделял чувства Онго.
Мне было стыдно.
Осмыслив слова Лаанги и поняв, что никто и ничто не будет управлять мной помимо воли, я испытал неописуемое облегчение. Но потом, вспомнив, о чём я думал во время совета, воображая, что мысли принадлежат некому иному разуму, зубами заскрежетал от злости на себя. Какая бы иная ответственность на мне ни лежала, но стоило хотя бы в фантазии отказаться от ответственности за собственные решения, и на свет полезла такая мерзость, что побрезгуешь плюнуть. Кровь небесная…
— Это не значит, что я собираюсь утаивать что-либо от моего императора, — внезапно сказал Эрдрейари.
Я даже привстал в изумлении.
— Онго, не стоит, право…
— Об этом знают даже школьники, в конце концов, — с усмешкой сказал генерал. — Я не могу и не хочу пересказывать речи Лаанги, но роман госпожи Суэри читывал едва ли не каждый первый. Не сказать, чтобы мне это льстило. Литературное мастерство госпожи Суэри бесспорно, хотя кое-где заметны огрехи стиля, а незнакомство почтенной дамы с солдатским походным бытом очевидно. Она не рискнула описывать ход битв, заменив фантазию цитатами из моих дневников. Удачный и умный ход, но какую же я чувствовал неловкость! Признаться, Мори, не думал, что оказаться чьим-то персонажем — это такая плюха.
Я слушал его, глядя в сторону. Онго шутил, но в голосе и во всей фигуре его ощущалось такое напряжение, что мурашки бежали по спине.
— Разве ты не читал этот роман? — негромко спросил он.
Предмет романа не располагал к шуткам. Думал ли я в свои одиннадцать лет, заполночь под одеялом глотая его страницы, что когда-нибудь окажусь на «ты» с самим Эрдрейари…
«Десять тысяч повешенных».
Когда Эрдрейари взял Метеаль, столицу Восточных островов, Царь-Солнце признал поражение и назвал себя младшим братом Аргитаи, повелителя Уарры. Генерал оставил в городе новую администрацию и гарнизон, а сам отправился в Кестис Неггел. Тем временем цвет аристократии архипелага, потрясённый поступком царя, собрался на тайный совет. Предводители жреческого и воинского сословий долго спорили, а потом объявили, что воин даёт одну присягу, второй души и второй чести ни у кого нет. Пусть святой господин и отрёкся от подданных, но подданные не отрекались от господина.
Они подняли мятеж. Горожане поддержали их. По истечении суток после того, как мятежники захватили дворец Царя-Солнце, на островах Яннии и Тиккайнае не осталось ни одного живого уаррца. В числе жертв был и первый наместник островов, Неи Данари, цесаревич.
Эрдрейари, охваченный страшным гневом, вернул острова Уарре. К Метеали полководец подошёл ночью, во главе Особых корпусов. Ещё затемно он взял столицу во второй раз; многие бунтовщики попали в руки уаррцев живыми.
«Утром солнце, поднявшись над городом, увидело десять тысяч повешенных».
Это была фраза из романа; я помнил её до сей поры… и песню тоже.
«Как красив, как хорош мой возделанный сад, Где роса на побегах свежа. Десять тысяч плодов здесь на ветках висят, Небывало богат урожай. Я встаю, надеваю расшитый халат. Отчего не пройтись мне в тени? Что ни ветка, ни плод — чей-то сын или брат, Только лица отводят они… А, как прежде, над миром ликует заря, Зелен луг, и река весела. Частоколом вздымается виселиц ряд — Вот куда я поутру пришла. Не дождаться отмщения горькой вдове, Здесь отец, рядом сын мой и муж… Так прошёлся по нам чужеземный певец — И хвалу мы пропели ему.…Бескрайний сад виселиц, плоды его лопаются от спелости, и под слепым небом бесконечно кричит, заходится криком женщина в пышных восточных одеждах; крик её беззвучен, только небо содрогается, роняя мелкие острые капли, и великий полководец идёт среди раскачивающихся трупов, молча, с окаменевшим лицом».
— Милая госпожа Суэри, по всей видимости, была шокирована этой грозной цифрой и не стала её уточнять, — сказал Онго. — Речь о десяти тысячах действительно шла, но это были не десять тысяч человек, а десять тысяч знатных фамилий. Семьи островитян многочисленны.