Дети немилости
Шрифт:
Арияс не хотел вспоминать, как однажды, в ярости, близкой к отчаянию, явился к старшей жене. Он уже позабыл, что вело его — история с Мирале, вырезанное до последнего человека село или оскорбление, которое Демон нанёс одному из старейшин, но в тот день каманар едва не поверил слуху, над которым доселе смеялся.
Юнэ затрепетала, увидев его. Служанки её попрятались.
— Юнэ, — тяжело сказал Арияс. — Я клянусь, что не убью тебя и не очерню перед людьми. Скажи мужу, как собранию богов, Юнэ: был ли его отец человеком?
Она не переспросила. У неё не
— Не знаю, — едва слышно ответила мать Демона.
— Что? — уронил каманар.
— Не знаю, человек ли ты, Арияс! — крикнула она и рухнула на пол, закрыв лицо руками.
Муж молчал.
Единственный раз Юнэ осмелилась изречь дерзкие слова перед ним. Будь при том Наргияс, сказал бы, что Арияс слишком жестоко оскорбил её, так, что даже женщина имела право разгневаться, и не стоит её карать, потому что она соблюла его же честь. Арияс смилостивился по другой причине: ему нравилось, что женщина смотрела на него как на дикого зверя, ибо тёмная ревность подымалась в нём, стоило ему глянуть на сына — ревность страшного перед тем, кто внушает не в пример больше страха…
Итаяс обернулся, встретив мрачный отцовский взор. Лицо его было светло. «Отец-Солнце! — взмолился каманар. — Дай мне мудрости понять, что означает его улыбка».
— Возрадуйся, отец, — сказал сын. — Ора смирится, когда настанет зима.
— Почему ты так думаешь?
— В долинах Оры сейчас слишком много цветов, — задумчиво сказал Демон. — Когда на смену им придёт лёд, Ора поймёт, что пора склониться под твою руку.
— Я возрадуюсь, увидев твою правоту, — ответил Арияс, думая: «Если бы знать, какой дух подсказывает тебе…»
Итаяс, присев на корточки, поманил к себе льва, и зверь послушно пошёл к нему, хлестнув хозяина по колену тяжким хвостом.
— Вчера прибыл вестник от Кентаяса, — сказал Демон, лаская льва. — Что он говорит?
— Равнинники вершат странные дела, — ответил каманар. Он и желал бы оборвать сына, указав ему на место, но когда Итаяс начинал пророчествовать — иным словом назвать это было нельзя — он почти всегда оказывался прав. Арияс лишился советника; до сих пор он тосковал по Наргиясу, и боль не могла притупиться. Волей-неволей приходилось прислушиваться к другим.
— Есть ли вести о Неле? Здорова ли она?
Странное чувство овладело каманаром. Не то удивительно, что Итаяс спросил о девушке прежде, чем о повелителях равнин; он любил сестру, а презрение к равнинникам было из ряда тех немногих вещей, которые объединяли сына с отцом. Удивительно, что главная весть и была связана с ничтожной девчонкой…
— Есть, — ответил Арияс, скрывая настороженность. — И мне это странно.
Итаяс молча поднял глаза.
— Лиринне, крылатая рескидди, отослала её из Ройста.
— Юцинеле чем-то её прогневила? — встревожился Демон; неподдельная любовь звучала в его голосе.
— Все в один голос отвечают, что нет. Равнинники говорят, что принцесса Таянская пожелала отправиться в путешествие, — сказал каманар, — и гостеприимные хозяева не смогли ей отказать.
Насмешка в его голосе мешалась с подозрением. Ложь равнинников казалась слишком нелепой, чтобы быть ложью: несомненно, аллендорцы что-то замышляли. Но что могла сделать слабая женщина, пусть даже и став орудием в руках коварных мудрецов Ройста?
— Я боюсь за неё, — сказал Итаяс. — Что они хотят с нею сделать?
— Её отправили в Рескидду, — ответил отец.
Демон умолк. Поднялся, оставив развалившегося на камнях льва. Непроницаемо-улыбчивое лицо оледенело, ясные пустые глаза встретили взгляд каманара.
— Так… — сказал он странным голосом. — А что слышно из Нижнего Таяна?
Арияс помолчал.
— Я был прав, — глухо сказал он. — Я ошибся лишь в одном: неверно назвал границу, на которой остановится Эрдрейари. Мертвец чует, что Верхний Таян не по зубам ему, и войска его укрепляются в низинах. Он сунулся в пещеры, но вылетел оттуда с опалённым лбом. Мы потеряли Нижний Таян, но остановили Уарру, Итаяс.
Тот опустил веки, безмолвный. «Императору не нужна ледяная страна, — подумал Арияс, мрачнея. — Теперь он двинется на юг, в Имар и Ору… если они упустят время, то падут, как чаары. Безмозглые бараны! Уже сейчас поздно, к зиме времени не останется вовсе!»
— Знаешь, отец, — с неожиданной мягкостью сказал Демон, — я не буду зимовать в горах.
— Что? — вырвалось у Арияса.
— Укрепляй границы, — сказал Итаяс так, словно сам был каманаром, отдающим распоряжения, — не пугай лишний раз орцев и имаров, вели Кентаясу быть осмотрительнее. Мертвецы в бою ничем не отличаются от живых, разве что командиры их осторожней и опытней. Мне скучно сидеть в пещерах. Я ухожу.
Каманар с трудом перевёл дыхание.
— Что это с тобой? — ледяным голосом спросил он; Арияс слишком хорошо понимал, что ответом на гневный запрет будет только усмешка бешеного Демона, и кроме того, в сырую погоду у каманара до сих пор болела левая рука. — Тебе наскучили сражения, желаешь мирно пасти овец в какой-нибудь долине?
Итаяс беззлобно рассмеялся.
— Нет, — сказал он почти ласково. — Но драться с солдатами Уарры можно до самой смерти, и ничего не изменится. Даже если все каманы Лациат объединятся, им никогда не сокрушить Уарру. Ты понимаешь это, отец. Охотник может не рисковать, не забираться в логово льва — но он спокойно ждёт снаружи, сколько потребуется.
— И что? — медленно спросил Арияс.
Демон улыбнулся.
И сказал почти мечтательно:
— Я видел его.
— Кого?!
— Император Уарры приезжал в одну из мертвецких крепостей. Я пробрался туда и увидел его.
— Ты безумен, — сказал отец. — Но тебя не зря зовут Демоном. Ты неподвластен смерти.
Сын снова засмеялся.
— Может, и так, — сказал он. — Но Император — подвластен.
Сердце Арияса дрогнуло.
— О чём ты? — снова переспросил он, уже догадываясь, что за невероятная мысль завладела разумом Итаяса.