Дети немилости
Шрифт:
— Мёртвое железо и живые мертвецы, отсюда и до Восточного моря — вот Уарра, — ответил тот. — Её не сокрушить силами гор. Но Император — живой человек. Он ест, пьёт, овладевает женщинами. Его можно убить. Я убью Императора, и Уарра не посмеет более даже взглянуть на запад.
— Это невозможно, — сказал каманар. — От Нижнего Таяна до Кестис Неггела стоят войска. Атомники и танки, маги и полки мертвецов. Ты безумен, но не глуп же.
— Это верно, — с усмешкой согласился Итаяс. — Я не собираюсь идти сквозь армию Уарры. Я пройду через Ору и Уруви, а оттуда поеду в Рескидду как аллендорец. Хочу удостовериться, что никто не причинит зла моей сестре… Из Рескидды я направлюсь в Кестис Неггел. Никто не узнает во мне таянца. Я найду способ убить Императора.
В вершинах скал вил гнёзда туман. Далеко над осыпями парил огромный орёл, высматривая на тропе горных ланей. Ветер стих. Солнечные лучи стали горячей. Демон Высокогорья смотрел на отца с улыбкой; ни тени страха, ни следа сомнения не было на его лице, и на миг каманар поверил, что Итаяс действительно способен совершить то, что сулит.
— Это невозможно, — повторил Арияс без прежней твёрдости. — Вся Уарра защищает его.
Демон покачал головой.
— Он мой.
5
Поезд шёл через степь.
Огненный венец солнца перекалил небосвод, и, остывая, тот сделался прозрачно-серым. Лиловые облака, плотные и недвижные, стояли над горизонтом. Выходил срок ярому дню, ветер подымался и дул над оцепенелой страной без конца и края, гоня пыльные смерчи и клубки перекати-поля. Колёса стучали. Неле смотрела в окно: за окном бежала серая земля, неподвижно летело над нею серое небо, а малиновое, круглое тело солнца падало и падало сквозь облака.
Становилось прохладней. Неле знала, как справляться с парящей духотой: нужно найти тень и шевелиться поменьше, будешь меньше потеть, а значит, и меньше мучиться. Но день всё равно выдался не лучший. Самое жаркое время она проспала тяжёлым болезненным сном и теперь чувствовала себя разбитой. Разбудила её смотрительница вагона. Она стучалась во все комнаты и извинялась. Говорила, что в Истефи вагон посетит маг и напишет какую-то схему, с которой станет прохладно. «Лето нынче слишком жаркое, — горевала смотрительница так, словно в том была её вина, — прежде пассажиры до самой Пустыни не страдали от жары. Не знаю, как просить прощения у почтенных дам».
Дамы вздыхали и опускали глаза, безнадёжно обмахиваясь веерами; запястья их подрагивали от усталости.
Вагон был дамский, первого класса; благородная путешественница Юцинеле, родом из Лациат, ехала в Рескидду, город наук и искусств, дабы узреть красоту мира и многоцветье его. Также путешественница намеревалась больше узнать о святой вере, к которой обнаруживала в себе склонность…
Неле очень удивилась бы, доведись ей прочесть письма, отправленные из Ройста прежде её отъезда. О святых верах она если и слыхивала, то разве от Лонси, склонностей и подавно к ним не питала, науки с искусствами не занимали её. Но она радовалась поездке и глубоко, в самом далёком уголке сердца, таила надежду на чудеса. Она ехала в Рескидду, странный, сказочный город, откуда родом крылатая принцесса Лириния; в Рескидду, чьи золотые колесницы некогда покорили полмира; в город, где правят царица Лумирет и Младшая Мать Акридделат и на девушку, умеющую объезжать коней и метать ножи, никто не посмотрит косо.
Лонси сидел у себя в мужском вагоне. С полудня и до середины вечера дамам и господам дозволялось посещать друг друга, но он ни разу не пришёл. Неле вполне разделяла его чувства. Ей и сказать-то ему было нечего.
Толстая синяя занавеска, что висела поверх кружевной белой, за день нагрелась так, что почти обжигала пальцы. Теперь она остыла. Неле не стала её задвигать: из отворённого окна веял ветерок. Ночью он сулил стать ледяным, но простуд горянка не боялась. Она разделась донага и накинула простыню. Смотрительница предупредила, что ночью кто-то займёт второе место в отгороженной комнатке, но это ведь тоже будет женщина, что беспокоиться… Синяя ночь, точно вторая занавесь, сгустилась за окнами. На горизонте озером звёзд мерцали огни города Истефи, самого северного в Ожерелье Песков.
Истефи славился своими тканями, особенно шёлком, и даже в горы попадали истефийские покрывала, выменянные за овец, мирный проезд, или просто так взятые у купцов. Неле вспомнилась Мирале. Та родилась далеко от Рескидды, но тоже была твёрдой как сталь, хоть и по-иному, чем рескидди Лириния. Будь Мирале здесь, рядом, что бы она сказала?
Прикрыв глаза, Неле вздохнула.
…В богато убранном покое, среди истефийских шёлков и золотой парчи, на вышитых подушках сидела Мирале. Белые рукава светились, пав поверх огневеющего узора. На красавице было одеяние из тонкого льна, какое надевается после бани. Волосы её, чёрные как вороново крыло, расчёсывали две единокровные сестры Юцинеле, Иоле и Иреле, и не было милосердия в их руках. Мирале как будто не чувствовала боли. Она смотрела прямо перед собой, даже не вздрагивая, когда то одна, то другая золовка выдирала дорогим гребнем целый клок её богатства. Руки Мирале возлежали на округлившемся животе. Кожа её сияла лунным светом, и растущий во чреве плод только увеличил её красоту.
Неле опустила занавесь и вошла. Раскрытой ладонью дала пощёчину одной из сестёр, села перед невесткой на подогнутые ноги. Прекрасные серые глаза Мирале нашли её, взор скользнул по голым рукам, рядам метательных ножей на груди, перевязи с длинным кинжалом, пальцам, закованным в боевые перстни… Ресницы опустились на щёки тёмными полукружьями.
— Добра моей госпоже, — сказала Неле, подивившись, какой чужой, оказывается, у неё голос, какой суровый. — Здорова ли ты? Не хочешь ли чего?
Мирале едва поглядела на неё и снова потупилась. Неле решила, что она не ответит, но красавица медлительно разомкнула губы:
— Здорова… ничего не хочу, — и добавила чуть внятней, — госпожа Юцинеле.
Неле умолкла. Было бы хорошо хоть о чём-нибудь завести разговор с невесткой, но складной мысли не приходило. Вообще никакой не приходило. Она могла бы исполнить просьбу Мирале, но та никогда ничего не просила. О чём говорят женщины между собой? Они ведь постоянно болтают. Неле знала, о чём говорят мужчины, не стушевалась бы в разговоре о конях, собаках или оружейной стали, но женщине можно что-нибудь приказать или что-нибудь подарить, и всё.
Итаяс просил сестру позаботиться о его любимой жене. Мирале не имела в Таяне родни, в которой нашла бы утешение и защиту. Взглянуть без почтения на жену Демона не решился бы и самый глупый храбрец, но на женской половине ей тоже требовались охранители, а здесь не властен был даже её муж. «Ты свободна войти и выйти, — сказал Итаяс, — и ты не боишься старух. Держи их в страхе». Неле кивнула, пожирая его глазами, и брат с улыбкой погладил её по голове…
Неле растерянно покусала губу и велела: