Дети немилости
Шрифт:
— Иреле! Принеси персиков и молока. Может, госпожа хочет мяса? Оно полезно для сыновей.
Мирале едва приметно покачала головой.
— Тебе нужно есть, — укоризненно сказала Неле, радуясь, что нашла слова. — Иначе сын родится слабым.
— Нет, — ответила Мирале очень тихо. — Он… сильный.
Неле широко улыбнулась.
— Конечно! Ведь отец его — самый могучий на свете. У тебя родится чудесный сын.
Ресницы Мирале вспорхнули, сухие пронзительные глаза вперились Неле в лицо, и та почти отпрянула, жалко приоткрыв рот. Будь перед нею мужчина, Неле схватила бы нож и надрезала себе руку. Она обязана была произнести ложь, но ложь не делалась оттого менее омерзительной.
Мирале знала, какая судьба постигла всех жён Итаяса, сумевших понести от него.
Иоле потупилась, кривя рот. Растерянность и стыд Неле превратились в злобу. Она грубо велела сестре убираться. Иоле кинулась в коридор, едва не сбила с ног Иреле, девицы в четыре руки поставили на пол блюдо с фруктами и кувшин, и скрылись. Донеслось недоброе хихиканье. Неле чуть не кинулась вслед, охваченная желанием догнать их и оттаскать за волосы, но вовремя опомнилась.
Мирале смотрела на неё.
Неле опустила голову, резко выдохнув.
— Теперь некому завязать мне волосы, — с тенью усмешки сказала красавица, — и они не станут реже.
— Разреши, госпожа, я послужу тебе, — Неле вскочила.
— Сначала сними перстни, — сказала Мирале ласково, — они у тебя не для красы…
Уши Неле заалели, она забормотала извинения и стала стаскивать тяжкое железо со своих пальцев. Перстни были вообще-то красивые, по-настоящему женские, из Рескидды. Подарок брата — тот нашёл их среди товаров какого-то купца.
Волосы Мирале, прохладные и гладкие, струились по рукам как вода. Умастив, их нужно было связать в четыре узла, а потом убрать под четырёхрогую, расшитую самоцветами шапочку. Сама Неле по-мужски заплетала косу. Её лохмы походили на овечью шерсть. Проводя пальцами вдоль бесконечных чёрных прядей, она подумала, что у неё бы эти узлы, достоинство замужней женщины, держались бы точно кованые — и поторопилась отогнать эти мысли. Косы Мирале не давались вязать: текли, выскальзывали из непривычных к женским затеям пальцев.
— Ты не умеешь? — наконец, спросила красавица, и Неле окончательно застыдилась.
Мирале вздохнула.
— Не гневайся, госпожа золовка, — сказала она, — но как я тебе завидую…
Неле от неожиданности выронила прядь, и узел упал.
Завидовать? Ей? Мирале, красавица Мирале, которую любит Итаяс, завидует Неле, ненастоящему воину и полуженщине?..
— Как бы я хотела быть на твоём месте, госпожа золовка, — задумчиво прошелестела Мирале, склонив голову. — Ходить свободно, смотреть прямо. Не быть овцой, которую забирают из стада и несут куда хотят…
— Глупая, — ответила Неле, но вышло это не строго, как полагалось, а отчаянно грустно. — Ты не овца-пленница, а госпожа, честная супруга.
Наргияс посоветовал устроить пышную свадьбу, раздарить много подарков: если не задобрить дзеров, то по крайней мере смягчить их гнев. Каманар, как всегда, согласился с ним, хотя и был ещё зол как бес, а Итаяс только улыбнулся. Гости на той свадьбе исчислялись тысячами, гуляли они с неделю. Певцы прославляли невесту. Никто не сумел преувеличить её достоинств. Мужу своему, похожему на бога, была Мирале ровнёй. Неле не могла смотреть на них: глаза слепила их красота.
— Только захоти, и будешь старшей женой, — продолжала она, перебирая пряди смоляных волос Мирале. — Что ни пожелаешь, всё исполнят.
— Исполнят? — Мирале обернулась. — Ты же выгнала этих куриц, госпожа золовка, что же по-прежнему говоришь деревянные слова? Дай мне человека увидеть, ни о чём больше не прошу.
Что-то внутри Юцинеле дрогнуло и сжалось. Выпустив бесконечные волосы Мирале, она прошла пред её лицо и вновь села, скрестив ноги; впилась пальцами в колени, с усилием подняла голову.
— Ребёнок растёт, — сказала Мирале. — Он уже начал двигаться.
Неле стиснула зубы.
— Ты не умрёшь, — мучительно выговорила она.
Уголки губ Мирале приподнялись.
— И я завидую тебе, — продолжала Юцинеле дрожащим голосом. — Это я тебе завидую! Потому что ты прекрасна, и о тебе мечтают. А я… госпожа Мирале, я ведь только среди женщин такой гляжусь, свободной и с оружием. Надо мною смеются.
— Ты, говорят, львицу убила ножом, — глянула на неё Мирале.
— Убила, — растерянно ответила Неле, — в глаз попала…. Но я бы всё отдала, ничего не пожалела, чтобы красавицей быть, как ты.
Мирале встала. Улыбка озарила её лицо, ставшее дивным, чарующим, как лунный лик.
— А я красива, — сказала она странным голосом, — очень красива, и потому я умру в муках шестнадцати вёсен отроду. Глупая Неле…
Она впервые назвала её малым именем. Юцинеле задохнулась.
— Ты не умрёшь, — сказала она. — Ты родишь и не умрёшь. И будешь жить в любви и согласии, и увидишь правнуков.
Плечи Мирале поникли.
— В любви? — уронила она. — Братья мои пали, отец мой искалечен и не встаёт, милый мой умер, Неле. Что мне с той жизни, даже и будь она у меня? Лучше мне умереть. Только муки боюсь, а ведь никто не добьёт меня, как раненых, которых не спасти, добивают. До конца идти.
Неле молчала.
— Ты ведь любишь своего брата? — тихо спросила Мирале. — Прости меня. У меня милый был. Тоже говаривал, дескать, всё бы отдал за Итаясову силу, а то ведь не защитит меня… Не защитил.
Веки Мирале судорожно сомкнулись, прекрасное лицо исказилось, и Неле почти с ужасом поняла, что строгая Мирале плачет. Не зная, что сказать, Неле поднялась, переминаясь с ноги на ногу, не в силах видеть лица Мирале, уставилась куда-то в угол и обречённо, будто прыгая со скалы в водопад, обняла её.