Дети немилости
Шрифт:
Розовые новорождённые и мудрые мертвецы, цари и подвижники, певцы и солдаты, громы армейских труб и библиотечная тишь; Первая и Пятая магии, мотыга и атомник, учёный, подчиняющий демона, художник, что выкладывает мозаику в храме; страшная и прекрасная дерзость небесной девочки.
Увидев, что Арсет обладает силой и волей, Рескит изрекла запрет. Услыхав запрет, Арсет пренебрегла им.
Увидев, что Её воля не исполняется, Рескит окуталась гневом.
Окутавшись гневом, Она изрекла вечную смерть.
Музыка оборвалась так внезапно, что ещё несколько мгновений я вслушивался в тишину,
— Мы исполнили «Музыку странника», — сказала совсем юная пухленькая арфистка; за своим изысканным инструментом она была ни дать ни взять медвежонок. — Бродячий поэт Ремисен Шеллат сочинил её почти тысячу лет назад. К этой музыке есть слова, но её жанр — «странствие», это особый жанр, где слова не пелись, а читались до или после игры.
Она торопливо встала, точно собиралась сделать это прежде и забыла; с улыбкой, потупившись, вышла на край низенькой сцены.
— Если бы мы с вами жили в ту эпоху, то сейчас следовало бы прочитать слова, — торжественно и смущённо сказала девушка. — Но мы решили, что интересней… решили сделать иначе. Дело в том, что не так давно… конечно, недавно по сравнению с возрастом пьесы… слова Шеллата перевели на современный язык, и на них снова написали музыку. Сейчас мы исполним современную музыку, вдохновлённую теми же словами.
Выговорив это, арфистка окончательно застеснялась, вернулась на место и чуть ли не спряталась за свою арфу. С первого ряда поднялся певец — высокий седой рескидди, больше похожий на витязя светлого воинства Арсет, чем на скромного музыканта. Он шагнул на сцену и сделал знак прочим. Я порадовался: будут петь, на знакомом языке и с новой мелодией — слушать это должно быть повеселей, чем внимать древнему исступлению айина.
Прозвучали первые аккорды.
…У меня потемнело в глазах. Сердце сдавило.
Когда-то эту песню пели в Данакесте.
Были Весенние торжества — не те, что стали трагедией моего дома, а другие, за два года до тех, ещё не омрачённые никаким горем. Через несколько месяцев я, блестящий курсант, закончу Академию; ещё через месяц Лаанга поднимет Эрдрейари, вскоре отец отправит меня в Хоран, а Комитет магии зафиксирует пробуждение высшего времени… но тогда история ещё не начала свой отсчёт, и в безвременной древности, в блаженном золотом веке, по Большому танцевальному залу я кружил ослепительную княжну Аливу. Тонкий её стан изгибался в моих руках, кошачьи чуть раскосые глаза блестели беззаботным весельем; вокруг проносились разряженные пары, флейты задыхались от любви, золотые огни парили под сводами зала, отражаясь в высоких, как окна, зеркалах… Когда танец окончился, мы вышли на балкон. Празднество длилось долго, и распорядитель двора время от времени устраивал перерывы в танцах, представляя гостям различные искусства — то мимическую миниатюру, то забавную театральную сценку, то певицу или певца.
Зал сиял, а снаружи успело стемнеть; это в Рескидде Весенние торжества действительно приходятся на пору торжества весны, а в Кестис Неггеле ещё лежит снег, сумерки наступают рано. В иные годы праздник проходит на трескучем морозе. Но тогда стояла оттепель, Янева и Неи успели освободиться ото льда; сугробы чернели внизу, слабый ветерок доносил запах пробуждающейся земли. Мы стояли, разгорячённые и задыхающиеся, приникнув друг к другу, я обнимал обнажённые плечи Аливы, белые как мрамор, и вокруг дышала весна, и звёзды смотрели на нас; забыв о сомнениях, я спросил её согласия — и услышал самый желанный, вымечтанный ответ…
Под серебрянооким небом, в синей весенней тьме я целовал будущую владычицу полумира, императрицу Уарры, а за высокими дверями светились огни, и пел чистый летящий голос.
Голубиный небосвод Распахнулся надо мной, И теперь я сам не свой, Вроде прежний, да не тот. В высоте да в синеве Протянулись облака. И дорога мне легка: Всюду ласка да совет. Я иду, и шепчет степь Вслед: «Счастливого пути», И не тяжко мне идти, И не страшно умереть.Я встал и вышел из зала.
Не помню, оглянулся ли кто-нибудь. Лица, стены, огни — всё слилось в расплывчатое пятно света, которое сменилось пятном тьмы, когда я затворил за собой дверь. В коридоре было темно и совершенно тихо — работали заклятия звукоостановки. Я потряс головой и сделал несколько шагов в ту сторону, где было чуть светлей.
Нерадостная догадка пришла: став императрицей, Алива тем самым сделалась бы Госпожой Бездны. Добрый дух, она подходила для этого меньше всего, куда меньше, чем Эррет, существо древнее и безжалостное. Та, что любит играть честно, способна заменить любого из нас, и Она всевластна; Лива погибла случайно, но кто создал эту случайность? Я тихо засмеялся. Древний айин точил золотые когти о душу. Как просто. В занебесной пропасти Немилостивая Мать пожелала Себе забавы, и что Лива, что единственная жизнь, пусть жизнь светлейшего на земле сердца, если нынче Она желает взглянуть на мировую войну…
Какое зло можно причинить врагу, который настолько огромнее человека?
По крайней мере, испортить Ей развлечение.
Мне стало почти весело.
В конце коридора через приотворённую дверь светила луна. Дверь вела на внешнюю лестницу, по которой можно было подняться на прогулочную крышу или спуститься на улицу. Там ждали прохлада и ветер, и шумный ночной город со своей жизнью. Я не хотел ни о чём думать: я уже всё решил. Стоило остудить голову и немного отвлечься. Пусть я не игрок, а фигура на доске, это не значит, что я согласен отдаться на волю судьбы. Мысль должна оставаться ясной.
Я пошёл навстречу луне.
Светлый луч брезжил над пустотой.
Он был как натянутая струна, как дорога, мощёная серебром; путь по нему длился бесконечно. Акридделат, в сосредоточении своём утратившая все чувства вещного мира, тем не менее, сознавала, что духовное зрение ещё не открылось и луч — всего лишь иллюзия, путеводная нить, протянутая ей Средней Матерью. Она не знала, сколько времени уже минуло для её тела, что осталось далеко позади, среди мозаик закрытого покоя, и сколько ещё пройдёт, прежде чем настанет пора вернуться. Здесь время текло иначе.