Дети немилости
Шрифт:
— Я знаю, — сказала она. — Я сделаю всё возможное, Алива.
Полированный чёрный металл скользил в ладони ледяной змеёй. Луна светила ярко, холодная и круглая, и кроны деревьев серебрились.
Я медленно спускался, держась за перила. Всюду, куда только добрались декораторы, на ветвях цветастыми бусами горели гирлянды фонариков. Подсвеченных домов окрест было столько, что казалось, Рескидда, за день напитавшаяся солнечным пылом, теперь отдаёт небесам свет. Вдали над горизонтом, точно череда разноцветных лун, плыли светящиеся воздушные шары.
До утра было ещё далеко; я определил это по силе ветра. К рассвету ветер, рождавшийся над гладью озёр, стихал. В первую минуту я порадовался, что никого нет вокруг; несмолкающий шум ночной Рескидды гудел в отдалении, а моя охрана, скрывавшаяся в тенях, оставалась невидимой и неслышимой. Мне хотелось пройтись в прохладе, хотя бы какое-то время никого не слышать и не видеть, ни о ком не думать. Но вскоре послышался смех и показалась влюблённая парочка. Я ускорил шаг и поторопился скрыться за углом.
Все столицы одинаковы: стоит свернуть с большой улицы, и город-дворец сменится городом-бараком. Позади шелестели деревья сквера, блистали огни, а передо мной были узкий тёмный проулок и запущенный двор. Под ногами шуршал мусор. Луна стояла в небе, но дома тонули в тени, не было даже фонарей. С усмешкой я подумал, что другой прохожий, не имеющий вокруг себя трёх эскортных колец, побоялся бы углубляться в такие дебри. Проулок был пуст и тих — этого я и искал. Ветхое приземистое здание в стороне, очевидно, готовили к сносу, жителей успели расселить. Пустые окна, уже лишённые рам, смотрели тоскливо, словно окно за спиной Мага Бездны.
Вдруг свет вспыхнул.
Засияли украшения особняка, что высился в стороне, наискосок от гостиницы с музыкальной комнатой. Кто-то захлопал в ладоши и одобрительно закричал.
Работа и впрямь была хороша. Мастер не упустил из виду ни одного узорного балкончика, ни одного лепного вензеля: дом стал словно драгоценность. Мрачный захолустный угол съёжился, отступая глубже во мрак. Я подумал, что когда заказчики налюбуются работой, свет ослабят: иначе, при такой интенсивности, заклятие придётся переписывать каждую неделю. Хозяева веселились, доносился смех; неумелая флейта выдыхала обрывки танцевальной мелодии.
Я повернулся, намереваясь идти обратно, и взгляд мой скользнул по старому дому.
Его наполовину заслоняли кроны: часть листвы серебрилась под луной, часть перенимала золото искусственного света. Картина представала печальная и осмысленная: дом доживал последние дни, а рядом праздновали новую красоту… На углу уцелевшие рамы были распахнуты. Огни особняка просвечивали комнатку насквозь. В сухом и жарком климате Рескидды не строили высоких фундаментов, в окна первых этажей можно было без труда заглянуть. Декоративный свет заклинания имел свойство выделять детали, делая мелочи видимыми издалека.
Комната не была пустой.
Я шагнул вперёд, прищурился; подсветка уже гасла, минута-другая — и здание погрузится во тьму… Внутренность полуразрушенного дома всё ещё оберегала редкая решётка, но препятствием взгляду стать не могла. В ждущей сноса развалине нашёл приют маленький бродяжка; на нищенской постели, зарывшись в тряпье, лежал ребёнок, исхудавший настолько, что даже отсюда, издалека, страшно было смотреть. «Да он болен», — подумал я. Я не мог сказать, что остановило меня в первый миг, но теперь удивление моё всё крепло.
В Рескидде нет бездомных.
В городе Младшей Матери хватает госпиталей, приютов и богаделен. При каждом храме обездоленному дадут жильё и работу. Оставить без помощи больного ребёнка — немыслимо.
Я щёлкнул пальцами.
О причинах несчастья, коли те вдруг станут мне интересны, я разузнаю позже. Представился отличный случай употребить толпу народа, занятую моей охраной, на что-то полезное… Ребёнку место в госпитале, а не здесь, нельзя с этим медлить, и не звать же, право, полицейского надзирателя. В Рескидде нижние чины любят разводить волокиту не меньше, чем в Тысячебашенном, а сейчас, увы, никто не вытянется передо мною во фрунт.
Фиррат, мою богиню морового поветрия, следовало поблагодарить за отменную выучку эскорта. Я не успел опустить руку, как серебряные братья встали по обе стороны от меня, уставившись пристально, словно пара змей.
— Что это за дом? — спросил я.
— Старый гостиничный корпус, — ответил старший. — Под снос.
— Кто там живёт? Бездомные?
— В Рескидде нет бездомных, — сказал второй, подтверждая мои мысли.
— Там больной ребёнок, — сказал я. — Узнать, что с ним, и подогнать к дверям паровик.
Бесфамильные исчезли мгновенно, как призраки.
Опустилась совершенная тьма; давешняя подсветка угасла, облака затянули луну. Я повременил немного, потом, не желая стоять без дела, зажёг на пальцах световое заклятие и отправился к дверям сам. Кровь быстрее бежала по жилам, даже мускулы затвердели. Что на меня нашло? Негаданно я встревожился о чужой жизни, о судьбе этого беспризорного дитяти, и странным образом легче сделалось на душе, отступили собственные тревоги. «Да, — сказал я себе, — это известное средство. Любопытно! Случается же польза от чтения Легендариума: „если кто слаб, помощь ему от сильных, кто рядом“… речи Арсена, странствие шестое, песнь третья». Рескидда многолика. Наивное сердце иноземца могло ослабеть и изныть от изнуряющей печали айина. Рескидди находили тонкий вкус в своей пустынной тоске и бесконечных песнях «про смерть», — но не стоило забывать, что те же рескидди огнём и мечом проносились по миру всякий раз, когда им приходил такой каприз.
Дверь я нашёл запертой и даже выругался: нетерпение росло.
— Это не ребёнок, — бесстрастно сказали слева.
Я обернулся. Старший из братьев-теней смотрел на меня неподвижными глазами, белые волосы светились в ореоле моего заклятия.
— Это молодая женщина из Аллендора, — докончил бесфамильный, — больная чётной лихорадкой. Она умирает.
Я не увидел, что могло бы измениться ввиду этих обстоятельств, и приказал:
— Врача, немедленно.
Юноша покачал головой.