Дети немилости
Шрифт:
Тогда Ликрит расхохоталась и сказала, что выступит через три дня.
Рано утром четвёрку белых коней Амарсен запряг в колесницу Ликрит, а Данирут, взяв поводья, вывела её за городские ворота. Молча приняла царевна Мерисет корону матери, и молча сели в зале совета двенадцать военачальников во главе с генералом Джесеном. Никто не провожал Железноликую, но все хранили в сердце мысль о ней.
Быстрее молнии летела четвёрка. Скоро Рескидда скрылась за горизонтом.
— Вот мы здесь, — сказала царица. — Нет ничего, кроме степи и неба. Данирут! Где враг мой? Покажи мне лик вечной смерти!
И в безмолвии Младшая Мать подняла руку.
Говорят, что царица погибла так, как желала: в сражении с вечной смертью. Соратники её пали бок о бок с нею. Никто не знает, что стало с ними потом. Но благодать, сошедшая на землю за единственный день, когда Арсет отдыхала, была столь огромна, что эхо её звучит до сих пор. И так сияет любовь, которой не знала Ликрит, и милосердие, которое она презирала, и отвага, воплощением которой она была».
— Спасибо, — сказала Данирут-маленькая. — Красивый у тебя голос, госпожа Цинелия.
Неле смутилась и ничего не ответила.
— В Аллендоре у людей голоса грубые, — продолжала рескидди, — а у тебя голос тонкий и певучий.
— Я в Аньяре жила, — привычно солгала Неле и отвела взгляд, хотя Данирут не могла ничего видеть из-под повязки. — А родом я из Уруви. Родной мой язык не аллендорский.
— Сколько же ты языков знаешь?
Неле призадумалась. Ей никогда не приходило в голову считать.
— Риеска, аллендорский… урувия, дзерасский, орский… кэтуский, чаарай, имарский… и с таянцами объяснюсь, — не выдержала она напоследок.
— Ого, — тихо, с непонятным Неле восторгом сказала Данирут. — Ого! Вот это да.
Горянка совсем засмущалась.
— Доброй ночи, — сказала она, — совсем уже поздно, госпожа Данирут. В сон меня клонит.
Это тоже была неправда: Юцинеле долго ещё лежала, прислушиваясь к беспричинно колотящемуся сердцу. Странное чувство овладевало ею. Столько случилось за последние дни, за последние месяцы; всё течение жизни её переменилось, как меняется течение горной реки, стоит ей устремиться через равнину. Это случилось не тогда, когда Арияс отправил её в Аллендор из Верхнего Таяна, а много позже, осознание же пришло совсем недавно, хотя Неле и не могла разобраться, когда именно — может быть, с появлением Мори, может быть, только сейчас, над книгой строгой рескидди Нирайят.
Неле уснула, глядя на лик нарисованной Арсет, и во сне лик ожил: неизъяснимо прекрасная женщина стояла посреди неба, из чаши рук её и с тёмных её волос бежали ручьи. Сладкая влага поила пустыню, поднималась туманом и облаками, засыпала в ледяных шапках гор. Вставали зелёные леса, расцветали сады, рыбы играли в морях и озёрах, звери приходили на водопой. Земля была полна жизни и песни.
Но почернело небо и стало огромной пастью.
Тогда Арсет превратилась в звезду, чьи лучи были крепче стали. И тысячи звёзд вспыхнули с нею рядом, сливаясь в звёздный доспех; и пасть не могла сомкнуться…
…Во сне у Неле слёзы наворачивались на глаза: очень страшно было, и жалко было Арсет. Девушка не слышала шагов, да и редкое чуткое ухо услыхало бы их — мягкие поступи Младшей Дочери Акрит и Младшей Сестры Эмеллат, целительниц, привыкших к ночным обходам. Священницы переговаривались тихим шёпотом. Тёплое свечение ночника скользнуло по их фигурам туманным пятном; тени и свет играли в складках белых накидок, светлые глаза рескидди отражали и излучали сияние.
— Что с Её Святейшеством? — спросила Эмеллат, главный врач госпиталя.
— Возвращается, — отвечала Акрит. — Пульс и дыхание почти пришли к обыкновению. Похоже, она уже слышит звуки.
— Вовремя, — сказала Эмеллат ещё тише, чем прежде.
— Что думаешь ты, Младшая Сестра? — помолчав, спросила старуха.
В эту минуту сон Юцинеле перестал быть страшным. Ушли ужасные пространства земли и неба, скрылось видение звёзды и пасти, и остался лишь покой, тихий сон среди белых занавесей в храмовом госпитале — в Рескидде, обители бессмертных легенд, самом древнем и великом из городов; и только Арсет по-прежнему была живой, а не нарисованной на стене. Она стояла рядом и смотрела на Неле. Глаза у неё были светло-сиреневые.
— Припоминаю святые строки, — печально улыбнувшись, Эмеллат склонила среброволосую голову. — Много ли толку сейчас от иных мыслей? Подождём Младшей Матери, потом будем решать.
Акрит согласно кивнула, и обе удалились, никого не потревожив. Напоследок Младшая Дочь кинула назад единственный взгляд, удостоверяясь, что подопечные её спят тихо и никого не мучает боль. В приотворённое окно входил ветерок и покачивал занавеси; среди смутной полутьмы-полусвета реяли сновидения…
Юцинеле знать не знала, как это — «учить язык». Она могла разок переспросить, услыхав незнакомое слово, но грамматические конструкции (о существовании которых горянка и не догадывалась) укладывались в её памяти так легко, что она даже не замечала этого. В горах только женщины, запертые в домах, говорили на единственном диалекте, а всякий мужчина знал три-четыре, так что Неле, воин, не видела в своём языковом даре ничего, достойного удивления.
Иное дело Данирут. Маленькая рескидди ахала и восхищалась, вгоняя Неле в краску.
— А я вот, — жаловалась Дани, — учу-учу, восемь лет учу, и всё как корова на колеснице.
— Да зачем тебе языки? — смеялась Неле. — Что за язык тебе нужен? По всему свету говорят на риеске.
— А я хочу поехать в Уарру.
— И в Уарре говорят… — отвечала Неле, замирая от внезапного и странного волнения.
— Я хочу поехать на Восточные острова, в самую дальнюю Уарру, — горячо говорила Дани. — Там не говорят на риеске. Там у людей глаза вчетверо больше, чем у нас с тобой, там до сих пор живут демоны, золотые демоны Легендариума. В Рескидде одни сказки остались, а там — живут!
И Неле отводила глаза, и кусала губы, и не знала, воскрешать ли в душе давний ужас или вместе с Данирут представлять удивительные картины. «Может быть, есть какая-то другая Уарра, — думала она. — В одной танки и мертвецы, в другой добрые люди и чудеса».
В иное время они с Данирут не сошлись бы. Спокойная, прохладная по натуре Юцинеле тяготилась обществом нетерпеливой и шумной южанки. Острый ум четырнадцатилетней Данирут был развит превосходным образованием — невежество и суеверность Неле, поначалу забавлявшие рескидди, скоро стали её сердить. Временная слепота заперла Данирут в больничной палате, и горянка стала для неё пусть не подругой, но милым сердцу развлечением. Дани многое знала, всё, что знала, охотно рассказывала, а Неле жадно слушала, впитывая южную науку.