Дети полутени
Шрифт:
Дубов кивнул.
– Спасибо.
Она горько усмехнулась.
– Пожалуйста.
– А еще, Светлана. Можете вспомнить что-нибудь… странное.
– Странное? А разве до этого было не странно?
– Я имею в виду что-нибудь, что врезалось в память. Такое, – он развел руками, – прямо из ряда вон.
– Ну, – она подняла глаза, – свадьба разве что.
– Свадьба?
– Да. Как-то на собрании к нам вывели мальчика и девочку. Красивенькие такие, помню. Как куколки. Мальчик во фраке, девочка в белом платье с фатой. Кто-то из наставников говорил, что это, мол, жених и невеста. Плоть от плоти Отца Искупителя. Так и сказал, я помню. Что через них он явится в мир. Они ходили туда-сюда, а мы пели и хлопали.
– Что это были за дети?
– Не знаю.
– Еще, позвольте. Вы помните детскую передачу «Страна радости»?
«Страна радости»? – переспросила она, нахмурив лоб. – Это… это… подождите, «Страна радости». Это та, где был тот клоун, который играл на дудочке? Еще имя у него было такое смешное. Как же… э…
– Фунтик, – подсказал Дубов.
– Да, точно, Фунтик. Что-то такое припоминаю. А что?
– Ваш сын, Петя… часто ее смотрел?
– Смотрел, конечно. Часто или нет, сказать уже не могу. Наверное, часто. Старался не пропускать. Все ее смотрели, хорошая передача была. Мультики там, помню, показывали. Еще клоун этот…
– А что вы пели?
– Что? – Светлана не поняла вопроса.
– Вы говорили, что на собраниях вы часто пели. Пели и тогда, в Софийском соборе, когда за вами приехал ОМОН. Вот я и спрашиваю – что. Какие конкретно песни? Хоть строчку не вспомните? Хоть пару слов?
Она затянулась сигаретой, поерзала в кресле, прищурила глаза, вспоминая.
– Ну… знаете, Сергей, – смущенно улыбнулась, – вот честно, не вспомню. Из головы совсем вылетело. За столько-то лет, неудивительно. Помню только, что пели о чем-то таком хорошем, светлом. Вот поешь и свет переполняет тебя. Хорошо так становится, легко, радостно. Как будто… не знаю даже. Как будто солнечный свет пьешь.
Она замолчала, держа сигарету во рту, определенно что-то вспоминая.
– Это мне тогда так казалось, – добавила она тихо.
– А теперь?
– Теперь? Теперь я начала думать об этих песнях и мне кажется, что сегодня я не засну. Давайте закончим на этом.
– Хорошо. Я и так очень благодарен вам за разговор.
– А вот еще, – поспешно сказала она, словно боясь забыть. – Вы спрашивали про странное. Наших детей иногда куда-то уводили, Петю тоже. Возвращался он всегда какой-то заторможенный, вялый. Как будто под гипнозом, или его там накачивали чем-то. Говорили, что Петя особенно приглянулся отцу. Ну, Отцу Искупителю. Я радовалась этому. Петя правда был хорошенький. А потом его и других ребят, кто особенно приглянулся… Больше ничего не было. Не помню. Честно.
Она поспешно закончила фразу. Дубов понял, что она ждет, чтобы он быстрее ушел. Он поднялся.
– Спасибо вам, Светлана. За все. Я, пожалуй, пойду.
– Я провожу.
В прихожей, пока он одевался, она снова заговорила.
– Это вам спасибо. Мне давно надо было выговориться. Особенно такому человеку, как вы. Тоже… – она помялась, – жертве. А вы еще деньги мне предлагали за встречу. Ничего не надо, правда. Просто рассказать. Как звали вашу жену?
Дубов застегнул куртку.
– Таня.
– У нее было как? Похоже на мой случай?
– Да. Точь-в-точь.
– А сын ваш?..
– Николай. Коля…
– Коля, – повторила она ласково, отчего у Дубова все сжалось внутри, горло сдавило, защипало в глазах, – Коленька. Сколько ему было бы сейчас?
– Дв… – голос Дубова дрогнул, он проглотил комок в горле, – Двадцать девять.
– А Пете уже тридцать. У него день рождения был в сентябре. Две недели назад.
Перед его уходом она спросила Дубова тихо, будто стесняясь.
– Как думаете, Сергей, а вдруг это правда? Вдруг наши дети действительно сейчас в каком-нибудь хорошем месте?
Дубов посмотрел на нее в упор. Светлана стояла, едва заметно переминаясь с ноги на ногу, ждала ответа.
– Нет, – сказал он коротко, честно. – Я не думаю, что моему сыну где-то было бы лучше, чем со мной.
Он помолчал секунду, добавил:
– И с мамой.
Она сжала губы и молча кивнула, соглашаясь.
– Мне пора, – сказал он, переступая порог, – Простите.
Он вышел на тускло освещенную лестничную клетку, быстро спустился по лестнице. В ушах звенел женский голос.
Выдохнул он только в трамвае. Редко ездил по Минску на личном транспорте, предпочитал общественный. Не любил местной дорожной суеты, хамства, растущих пробок.
Дубов устроился у окна, покрытого с обратной стороны прозрачными капельками октябрьского дождя. Прущая изнутри пустота комом стояла в горле, сушила. Язык скользнул по губам. Еще раз. Незаметный на первый взгляд, непроизвольный жест много значил для Дубова. Он знал, как можно избавиться от неприятного чувства, залить пустоту. Как назло, снаружи мимо проплыла светящаяся вывеска винного магазина. Неоновые буквы с названием местного алкогольного бренда. Трамвай остановился, двери раскрылись, впуская и выпуская пассажиров. На секунду в голове мелькнула шальная мысль. Выйти на остановке, перейти улицу, открыть заветную дверь, за которой будут стеллажи с рядами бутылок с манящими жидкостями, цветными и прозрачными, послабее и покрепче. Все они ждали только одного, когда их откроют. Жаждали оказаться внутри него. Дубо даже не заметил, как схватился за поручень, намереваясь встать с сиденья.
Нет, одернул он себя, сиди, падла! Двери закрылись. Трамвай прозвенел и плавно двинулся вперед, оставляя позади светящуюся вывеску и подлые мысли. Три тысячи четыреста пятьдесят шесть дней, если считать сегодняшний. Ровно столько он не пил. Ни капли. Девять с половиной лет, скоро юбилей. Тогда в последний раз он напился на день рождения Коли, когда тому исполнилось бы двадцать. Он взрослый ответственный человек с силой воли. Если сорваться сейчас, то все покатится к черту. Он это понимал. Пропадут даром собрания анонимных алкоголиков, все эти их этапы, ступени и кураторы. Пропадет его, Дубова, честное слово, которое он дал после того самого последнего, по-настоящему последнего раза. Дал Коле и Тане, их памяти. Если он сорвется сейчас, это будет значить, что его слово ничего не значит. Улетят в трубу все те остатки самоуважения, которые он так усердно копил эти девять с половиной лет. Снова разверзнется перед ним безостановочная и бездонная алкогольная бездна. Потому что в глубине души Дубов знал, что если сейчас начнет по новой, то остановиться уже не сможет. Тогда выход будет только один – черный пистолет, который хранился в нижнем ящике письменного стола. Без лицензии и разрешения, купленный много лет назад у сомнительного типа с неясной биографией. Тяжелый, приятный в руке, щемяще, до тоски похожий на тот табельный, который был у него на службе. Когда он был следователем, офицером. В скучных пафосных фильмах, которые Дубов иногда смотрел, говорили, что бывших офицеров не бывает. Бывают-бывают, не надо себя обманывать. И он, Дубов, яркое тому подтверждение. Бывший следователь, бывший офицер, бывший муж, бывший отец.
С печальными мыслями он вышел на своей остановке. Парящая в воздухе мокрая водяная пыль превратилась в полноценный дождь. Осенний, холодный, тяжелый и бесконечный, который зарядит на всю ночь, а возможно и на несколько дней. Сутки перевалили за вечер, уверено поползли к ночи, оставляя людям фальшивый свет уличных фонарей.
Дома Дубов первым делом пошел к компьютеру, к рабочему столу, заваленному бумагами, фотографиями и записями. Он просидит за ним до поздней ночи. Будет копаться в файлах, листать блокноты и записные книжки. Отвлекаться на ужин, туалет, музыку и ролики в интернете, чтобы разгрузить голову. Будет отвлекаться на фотографии. Не те, что запечатлели места преступлений, связанные с сектой. И не те, на которых были позорные тайны его теперешних клиентов. Фотографии из папки на компьютере, замаскированные названием «ТиК», Таня и Коля. И там они, все вместе. Вдвоем, втроем и по-отдельности. Самая первая, там одна только Таня. Молодая, маленькая и худенькая, с каштановыми волосами, спадающими на плечи. Стоит на фоне кирпичной стены в легком цветастом платье. Дубов хорошо помнил тот день, ту Таню, то платье, ту улыбку и даже ту стену. Это фото он сделал сам на отцовский пленочный «Кодак», который тот привез в восьмидесятых из командировки в Венгрию.