Дети Робинзона Крузо

Канушкин Роман Анатольевич

(шизофрения?)

выступал на поверхность, и сопротивляться ему было бесполезно. Юленька стонала, задыхалась и потом уже ревела, но ее страсть была как бумеранг, катализатор для набирающего силу директора, будто их питал тайный и могущественный подземный огонь. Волна заливала все вокруг, они превращались в ненасытных животных, самца и самку, они могли разнести мебель, разворотить дом, разворотить пространство. И тогда Дмитрий Олегович видел удивительные вещи. Друг Валенька никуда не уносил свою скрипку! Не существовало такого места, куда ее можно было бы унести. Стены квартиры истончались, просвечивали, и реальными оставались только они с Юленькой. Реальным оставалось лишь их соитие; всесильные тела уносили своих хозяев прочь от опостылевшей скуки,

они неслись, летели (или падали!) над сухой безрадостной пустыней бытия. Дмитрий Олегович всегда знал о ее существовании (он видел ее багряные отблески в завистливо-восхищенных взглядах сначала антикварных знатоков-ценителей, затем и всей остальной шушеры), и об ирригационных каналах, по которым текли иссякающие человеческие соки. Скрипка Валеньки начинала вечную мелодию Брамса, и оказывалось, что их полет — это танец, потому что они здесь хозяева. Скрипка неистовствовала, перебивая их стоны; проскакивали какие-то невнятные персонажи (даже белокурая шлюшка из ванной), которых тоже коснулся всемогущий багрянец. Какой-то ненормальный мачо-партизан, которым на мгновение становился директор, помешанный на Интернете лейтенант ДПС (директору было все равно); Джим Моррисон и Билл Гейтс то оказывались друг другом, то упомянутыми персонажами, то многими другими. Были знакомые и незнакомцы; те, кто купил у него автомобили, и те, кто потом погиб в страшных катастрофах, но и это его не беспокоило, потому что вокруг была Страна чудес, где обретались все подлинные дэддрайверы и кинозвезды. Вернее, лишь начало, дверь в Страну чудес. Все они, мертвые и живые, были дэддрайверами, тенями, смутными проекциями — им еще только предстояло осуществиться. Потому что подлинная хозяйка, Снежная королева из детских страхов и грез, которой служили сейчас Дмитрий Олегович с Юленькой под огненную музыку друга Валеньки, была где-то здесь, в сияющей тайне. Она, неназываемая, творила внутри Тьмы, которая в сердце своем оказывалась ослепительней самого яркого света; она, способная к бесконечному рождению, сотворению, и была этой Матерью Тьмой — великой Тайной, спрятанной под пологом темноты, страшиться которой могли лишь неокрепшие души.

Но присутствовало во всем этом некое туманно-ощущаемое сопротивление полету.

(танцу?)

(падению?)

Было здесь, оказывается, и что-то еще, из-за чего в конце их полета-соития, мелодия всегда начинала сбиваться. Здесь присутствовало нечто другое, как отблески, кусочки синевы. И стоило на них сконцентрироваться, как синева словно вырастала. Дмитрий Олегович всегда в конце любовной страсти видел здесь, в безнадежной пустыне реального, эту сферу цвета утреннего моря. И в ней существовало, жило, пульсировало какое-то совсем иное обещание,

(это и есть ответственность Дмитрия Олеговича)и именно сей печальный, тревожно-волнующий факт все еще не давал ему стать подлинно свободным. Он выбрасывал его обратно, туда, где директор был хиреющим умирающим стариком. Но Мать Тьма простит. Она поможет.

Эта сфера синевы, стоило на ней сконцентрироваться, начинала как будто удаляться, сбивая мелодию,

(это и есть его ответственность)словно «Венгерскому танцу», мешая скрипке, начинала подпевать флейта. Дмитрий Олегович не понимал, что это значит (в принципе ему нравились звуки флейты) — почему во время свиданий с Юленькой подобное исполнение Брамса казалось ему непростительным кощунством.

(оно лишало его сил, лишало всемогущества)

Даже не столько непростительным кощунством, сколько абсурдом. Но скоро он все узнает. Тот, рождаемый внутри него, в курсе всего: он узнает все про сферу цвета утреннего моря. Совсем скоро, едва выполнит возложенное.

А пока мелодия сбивалась, и они с Юленькой, обессиленные, да что там — изможденные и мокрые от пота, обнаруживали себя друг у друга в объятиях.

Когда это случилось впервые, Юленька была даже не смущена, она испугалась и быстренько засобиралась домой, отказавшись остаться. Но потом, через день, вернулась. Придумав оправдание, что такой «постели» у нее никогда ни с кем

не было, и бесконечное количество сильнейших оргазмов вызвало у нее подобные видения. Что она и поведала Дмитрию Олеговичу, а потом уснула у него на груди. Директор же долго лежал с открытыми глазами и слушал голос Тьмы за окнами. Нет, он не слышал ни скрипки друга Валеньки, ни плеска в ванной. Но это вовсе не означало, что эти тревожные звуки ушли из его жизни. Они были.

Где-то.

Совсем близко.

***

Юленька расцвела. Подружки были уверены, что она завела себе кучу молодых любовников. Целую футбольную команду.

А Дмитрий Олегович проводил свободное время, обсасывая свой любимый палец левой руки.

***

Звонок повторился. Странно, Юленька обычно нажимала на кнопку один раз. Консьерж внизу не пропустит посторонних, только тех, кому назначено, а ведь Дмитрий Олегович больше никого не ждет. Или ждет?

Директор, все еще тяжело переставляя ноги, вышел в прихожую. И тогда звонок прозвучал в третий раз. Слишком настойчиво для трепетной Юленьки, и Дмитрий Олегович почувствовал, как совсем слабая приливная волна, так и не поднявшись, угасла. Директор начал отворять дверь, словно в полусне наблюдая за собственными руками: собственно говоря, зачем он это делает, если это не Юленька. А? Зачем?

(ты должен)

Кому должен? Ох, оставьте уже меня, я и так старый и больной. Никому ничего не должен.

(это твоя ответственность)

Дверь открылась.

На пороге стоял незнакомец. Молодой мужчина. Или... или они знакомы? Директор с недоумением и разочарованием смотрел на незваного гостя. Он ждал Юленьку и сейчас с трудом подавил желание вновь запустить в рот большой палец левой руки.

— Здравствуйте, — вежливо, но без тепла в голосе произнес незнакомец. Более того, директору даже показалось, что он уловил иронию.

— Здравствуйте, — с тихим достоинством отозвался Дмитрий Олегович (этот чертов большой палец чуть опять не двинул к линии губ). — Чем обязан?

— Ну, э... как бы это, — тот помолчал, усмехнулся. — Собственно говоря, я не к вам.

И он пристально посмотрел директору в глаза.

— В каком смысле? — начал Дмитрий Олегович, собираясь объяснить, что, мол, это его квартира, пусть и роскошная, он находится в ней один, и ему сейчас не до нежданных визитов. И тогда что-то щелкнуло у него в голове. И приливная волна вернулась: более того, она сразу стала горячей, обжигающе горячей.

(Ха! Это тот самый малый, что купил у него Бумер. Он купил его последним.)

Губы Дмитрия Олеговича чуть скривились, и он еще собирался задать какой-то совсем уж ненормальный вопрос: «А вы разве не стали дэддрайвером?», но гость опередил его:

— Ку-ку! — странный визитер фамильярно щелкнул пальцами перед лицом директора и сообщил: — Я готов. Мы можем ехать. Можем отправляться.

Сначала лицо Дмитрия Олеговича будто сковала каменная маска, но потом от линии подбородка по щекам пробежала расслабляющая быстрая волна:

— Можно обойтись и без всяких «ку-ку», — губами директора произнес Лже-Дмитрий. Он совершил, будто кривляясь, несколько утрированных мимических движений, подстраивая мышечный тонус под свое новое состояние, и заметно помолодел. Глаза его засверкали, в голос вернулась бодрая твердость, и он вопросил: — Хм... Значит, готов?

— Да, — спокойно отозвался Миха-Лимонад, но все же не смог отвести взгляда от происходящей метаморфозы.

— Это хорошо! — Лже-Дмитрий растянул рот директора в шальной ухмылочке. — Очень хорошо! Значит, мы действительно можем ехать. Вперед! Поехали!

И он устремился за Михой-Лимонадом к лифту, даже не захлопнув за собой дверь.

Дежуривший внизу консьерж вскоре обнаружил это безобразие. Консьерж получал неплохую зарплату и знал, какие люди живут в егодоме. Он, конечно, не встал часовым у дверей квартиры Дмитрия Олеговича, но постарался обеспечить надежную охрану — видеокамерыто на каждом этаже.