Дети Шини
Шрифт:
Пока он всё это рассказывал, я почувствовала, что начинаю засыпать, однако следующий вопрос Насти моментально выдернул меня из сна.
– Слушай, Герасимов, скажи честно, ты голубой?
От этого вопроса Герасимов офигел не меньше меня.
– Дура, что ли?
– А чего тогда Полину Галкину отшил и Агееву? Они же звёзды. Их никто не отшивает.
– А ты откуда знаешь?
–
– Ну, и плевать. Мне пофигу.
– Так, чего отшил-то?
– А нахрена они мне вообще сдались, если их никто не отшивает, - и, чтобы больше не продолжать этот разговор, Герасимов попрощался с ней и вышел.
А Сёмина ещё долго ворочалась и вздыхала. Когда же она, наконец, отвернулась к стенке, мне удалось свеситься и заглянуть под кровать.
Амелин, как я и думала, свернувшись калачиком, дрых, положив голову на руки.
==========
Глава 24 ==========
Якушин разделил нас на три группы. Петров сразу вызвался идти с ним, но тот сказал:
– Нужно, чтобы в паре один рубил, а второй собирал. Не могу же я выдать топор девчонкам. Я поеду с Тоней, Герасимов с Настей, а ты с Марковым.
И моё сердце тут же подскочило от радости.
– Не понял?
– переспросил Петров.
– Кто из нас рубить-то будет?
– Ты, конечно, дурень, - Марков со вздохом закатил глаза.
– У меня же нога больная.
Так что Маркову с Петровым отдали снегоход, а остальные пошли на лыжах и снегоступах.
Вообще, после того, как появился снегоход и прочий зимний инвентарь, Якушин значительно воспрянул духом. Ведь теперь, при желании, мы могли добраться до ближайшей деревни.
Казалось, вся эта неустроенная жизнь доставляет ему огромное удовольствие. Он единственный, у кого не было ломки от отсутствия компьютера и вай-фая. Уверена, если бы Якушин тогда смог остаться в своей деревне, то вполне счастливо прожил бы всю зиму. Ему нравилось носить снег для воды, расчищать дорожки, менять лампочки, возиться со снегоходом, уставать и ни о чем не думать.
Новый день оказался совсем другим. Тихим и ясным. В лесу было невероятно спокойно и безупречно чисто. Снег приятно хрустел под санками. Пахло морозом, хвоей и древесной корой. Где-то в невидимой вышине со слабым протяжным гулом летел самолет, звучно барабанил дятел, жалобно поскрипывали замерзшие деревья.
Якушин, всем своим видом выражая полное удовлетворение и не в силах противиться головокружительному зову этой дикой природы, всё ехал и ехал вперед, так что мне приходилось поторапливаться, чтобы не отстать. По дороге нам попался сидевший прямо на нашей лыжне заяц. Такой пушистый и белый, что мы, чуть было, на
Дрова можно было и поближе найти, сколько раз мы встречали поваленные деревья, но Якушин, похоже, просто наслаждался прогулкой.
Наконец, нырнули в густой, темный ельник и вышли на небольшой пологий пригорок, под нашими ногами, совсем недалеко, залитая холодным солнцем, едва трепыхалась замерзшая речушка.
– Классно же! Вот это я понимаю - свобода. Ради этого стоило сбежать.
Якушин говорил весело и возбужденно. Я никогда ещё не видела его на таком подъеме. Открытое ясноглазое лицо, несомненно, еще больше выигрывало от морозного румянца и широкой жизнерадостной улыбки.
Он раскинул в стороны руки, точно собирался обхватить здесь всё кругом и белесое небо, и пышные ели, уткнувшиеся в него, и малышку-речку, и вообще весь доступный глазу простор. Упоение ощущалось в каждом его движении, в каждом жесте и взгляде. И это было очень заразительно. Мне тоже стало невероятно свободно и легко.
А потом где-то внутри деревьев, совсем близко, почти над нашими головами, послышались смешные отрывистые то ли пощелкивания, то ли причмокивания. Мы оба стали внимательно вглядываться в пушистые темно-зеленые ветви, и, наконец, Якушин, резко вскинув руку, обрадованно воскликнул:
– Вон она, вон. Видишь? Белка.
Но сколько я не смотрела, так никого и не могла разглядеть в этой темноте.
– Иди сюда, посмотри чуть выше, - он обнял меня за шею и стал показывать пальцем.
А когда я всё же заметила скачущую по ветвям и ещё громче разверещавшуюся белку, он повернулся и внезапно, без каких-либо предупредительных сигналов, полез целоваться.
И это было так неожиданно, что я непроизвольно отпрянула и, не удержавшись на ногах, ухнула в снег, едва не слетев с пригорка. Села и замерла, точно мешком по голове ударили.
– Ты чего? Мне казалось, я тебе нравлюсь.
Я быстро кивнула.
– Тогда в чем проблема?
– он удивленно развел руками.
Но вместо того, чтобы ответить, что-то вразумительное или хотя бы как-то оправдаться, я, как тупая, пугливая овца, лишь невразумительно пожала плечами. Мы какое-то время молча испытующе смотрели друг на друга.
Потом он поднял мои перчатки и сухо сказал:
– Ладно. Я понял. Проехали.
Обратно шли уже совсем в другом настроении, оба напряженные и задумчивые. Не знаю уж, что там Якушин думал обо мне, но я сама перебрала, кажется, все возможные эпитеты определяющие дурное, неразумное поведение. Оправданий не было никаких, я сама себе не могла объяснить, почему так получилось.
Когда же, наконец, остановились, где-то неподалёку от нашего дома, он свернул с лыжни и, приметив большой валежник, полез по сугробам. Затем обернулся и крикнул:
<