Дети Шини
Шрифт:
И мы пошли за Настей в гараж, но там её не обнаружили, зато увидели, что дверь в подвал распахнута настежь, и в ту же секунду услышали дикий грохот и звон.
А когда влетели в подвал, Настя с топором в руках, в нервном припадке молотила по крайней стойке с бутылями. Стойка бешено сотрясалась, и бутылки из её отверстий выскальзывали на пол и с шумом разбивались, а те которые не разбивались, Настя отчаянно добивала топором.
– Настя!
– закричала я.
– Перестань! Успокойся, пожалуйста. Не нужно.
– Алкоголики. Ненавижу, - яростно прорычала она и больше
На шум пришли и остальные.
Но когда Якушин попытался её остановить, Настя стала размахивать топором так, что на полном серьёзе могла кого-нибудь задеть.
И вот тогда уже никому стало не до смеха.
Они все, включая Маркова, начали кричать на неё и обзывать по всякому, ведь вино, действительно, было нашей последней надеждой на спасение, но Настя только плакала и продолжала ожесточенно лупить по бутылкам, которые с тупым звуком лопались и медленно растекались по полу.
Только один Амелин спокойно стоял в стороне и безучастно смотрел на всеобщую панику, точно у нас каждый день происходит нечто подобное.
И меня, уже пребывавшую в иступленном состоянии всеобщего драматического накала, это так дико разозлило, что я тоже в первый раз в жизни разоралась, как ненормальная. Сама не ожидая, что способна на такое.
И Герасимов заорал на меня, чтобы я прекратила орать, потому что у него голова вот-вот лопнет, как бутылка, но Марков стал орать на Герасимова, что я ору справедливо, и всеобщее равнодушие и пофигизм, в которых я обвиняла Амелина его тоже бесят. И Якушин, в свою очередь, принялся орать, что он прямо сейчас уезжает вызывать полицию, а Петров, чтобы он этого не делал.
Тогда Амелин подошел к Насте и отнял топор.
Она, правда, чуть было реально не шебанула ему по пальцам, потому что у неё действительно тогда ум за разум зашел, но он успел вовремя отдернуть руку, а топор выхватил другой.
Оставшись без своего грозного оружия, Настя беспомощно упала на колени, прямо на осколки, в красную липкую лужу, согнулась до самого пола, так что концы её волос и рукава кардигана тут же пропитались вином и горько-горько разрыдалась.
Все парни были такие взбешенные, что мне даже начало казаться, что в любой момент кто-нибудь может её ударить, поэтому я тоже села в эту воняющую спиртом лужу и крепко обняла, прикрыв от возможных посягательств.
И мы долго так сидели, пока не закончился общий псих, и они не ушли. А потом подняла её, отвела в ванную, запихнула под душ и помогла переодеться, за всё это время мы не сказали друг другу ни слова.
Затем я уложила её в кровать, накрыла той самой кучей одеял, под которой отогревалась сама, и около часа читала ей оставленный Амелиным "Остров сокровищ" до тех пор, пока она не перестала трястись и вздрагивать.
– Вот бы заснуть и больше не просыпаться, - умирающим голосом, наконец, проговорила она.
– Теперь все ненавидят меня, как Кристину. Или даже ещё больше.
– Не волнуйся. Они отойдут. И ты тоже, и..., - я не знала, что ещё сказать, что вообще говорят в таких случаях.
Меня родители никогда особо не успокаивали, не потому что они жестокие или равнодушные, просто так обычно получалось, что в те моменты, когда это мне было нужно, не было их. Как в тот день,
Но зато я слышала, как несколько раз папа утешал маму. Он говорил "Перестань. Я в тебя верю, ты им всем ещё покажешь" или "Светик, ты очень сильная, не вздумай сдаваться", но это были совсем не те слова, которые нужны были сейчас Насте.
– Всё наладится. Как-нибудь. Если ты скажешь им об этом. Объяснишь хоть что-нибудь. Ведь никто не может залезть к тебе в голову и понять, что там происходит. Ты сейчас спи, а завтра подумаешь спокойно.
Тогда Настя приподнялась и, глядя на меня распухшими заплаканными глазами, принялась запойно тараторить о том, что ей ужасно стыдно за свой поступок, и что это случилось оттого, что она совершенно не выносит алкашню. Оказывается, её дядя, материн младший брат, испоганил матери всю жизнь, так как пил с восемнадцати лет. Мать только и делала, что занималась им, а он и работать толком не мог и всё время попадал в разные неприятности. Ему постоянно нужны были деньги, то на водку, то на долги, то лечиться от побоев. Он даже таскал вещи из дома и продавал их. Мама ставила новые замки, а тот вышибал двери, пока она на работе была и бомжей домой водил. Дядька жил с ними и всё Настино детство донимал её по-всякому. А у мамы астма, потому что он бесконечно курил дома, и больное сердце из-за постоянных переживаний. Ведь все вокруг, и женщины на работе, и соседи, и дальние родственники советовали ей гнать его в три шеи, а она никак не могла на это решиться, потому что родители их очень рано умерли и она, как старшая сестра, должна была заботиться о нем.
А когда потом, этот дядька вместе со своим приятелем сгорел заживо в дачном домике, Настя даже была рада этому и сейчас тоже рада, потому что после его смерти их жизнь хоть как-то наладилась. Только мама теперь обвиняет себя в том, что недоглядела и упустила, как он связался с плохой компанией. Поэтому она всё время выспрашивает про Настиных друзей, а убедившись, что она ни с кем не дружит, успокаивается. И, не смотря на то, что они очень скромно живут, она в прошлом году купила Насте новый компьютер, лишь бы та сидела дома, и ей не пришлось искать себе другие развлечения. Но всё равно сама предложила ей сбежать, потому что новой волны общественного осуждения она боится ещё больше.
– Ты права, - в конце концов, заключила Настя, - я должна попросить прощения. Они же не виноваты, что это я такая.
Сёмина набросила на плечи одеяло и прямо босиком по холодному полу засеменила в коридор. С распущенными ещё влажными волосами, с белым одеялом на плечах, она плыла подобно ожившему призраку - нечто потустороннее, бледное и печальное. И мне вдруг стало очень жалко её так, что я какое-то время стояла растерянно в коридоре, провожая взглядом и не в силах сдвинуться с места.
Поэтому начало я пропустила и, когда вошла, она, со словами "В общем, первой можете съесть меня", уже заканчивала свой монолог. Все парни, почему-то до этого игравшие в карты, замерли, словно их включили на паузу. Наступила, как это пишут в книгах, "немая сцена".
Герасимов подозрительно и недоверчиво смотрел на неё исподлобья, однако его вечно сумрачное лицо прояснялось на глазах, обрадованно и изумленно, точно увидел в витрине магазина вещь, о которой мечтал всю жизнь.