Дети Снеговика

Хиршберг Глен

Все свободные места в комнате были заставлены книгами. Два книжных шкафа стояли по обе стороны кровати. Еще несколько полок висело на противоположной стене, и одна длинная, из неокрашенного дерева тянулась над стенным шкафом. Почти все книги были в твердых переплетах, их суперобложки — помяты или надорваны, корешки потерты и потрепаны, из чего я понял, что их читали. Я смотрел на профиль Терезы, белевший на фоне бледных штор, на ее бледную кожу, на ее губы, шевелившиеся, как у спящего младенца.

— Где ты была? — спросил я наконец.

Тереза отвернулась от

окна, посмотрела на меня долгим пытливым взглядом и уселась на пол. Я даже не понял, узнала она меня или нет. Мне еще ни у кого не приходилось видеть такого отрешенного взгляда.

— Нам тебя очень не хватает. Все только о тебе и говорят, — сказал я, хотя это было совсем не так. Под впечатлением последних событий года большинство входивших в мою орбиту людей откровенно не замечали ни странного поведения Терезы, ни ее отсутствия.

— Он ходит кругами, — сказала она и поджала губы.

— Что?

— Дубовая улица, «Риглис», торговый центр.

Я ничего не понял. Слова я расслышал, но ни одно из них ничего мне не говорило. Как и всегда в общении с Терезой я почему-то снова почувствовал себя маленьким.

— Дубовая роща, Веселые поляны, средняя школа Ковингтона, «Риглис», торговый центр, — продолжала Тереза. — Концентрическими кругами.

Она достала из-под подушки синий блокнот с корешком на кольцах и протянула мне.

— Вот, — сказала она радостно и ткнула его мне в грудь.

Принимая блокнот, я ощутил прикосновение ее руки. Я ожидал, что кожа у нее ледяная, как у трупа. Но она оказалась теплой. Самая обычная кожа.

Голоса в другой комнате стали громче, народ зашевелился. Скоро за мной придут, и другого шанса у меня не будет. Я сунул блокнот под куртку, к свитеру. Мне вовсе не хотелось, чтобы доктор увидел его и отнял.

— Тереза, послушай, пожалуйста, — заговорил я. — Пожалуйста! Ты слушаешь?

Она не ответила, но по крайней мере посмотрела в мою сторону.

— Это все ложь, — сказал я и понял, что она не знает, о чем я говорю. — Мы со Спенсером задумали все это, чтобы я смог пробраться к тебе, минуя твоего отца, и поговорить с тобой. Нормально, да? Ничего страшного не произошло. Со Спенсером все в порядке. Возвращайся, пожалуйста. Ты должна вернуться. Приходи в понедельник в школу. Пожалуйста!

— Я бы на это не рассчитывал, — проговорил в дверях доктор Дорети и размашистым шагом прошел мимо меня.

Он сел рядом с дочерью, притянув ее голову к своему плечу. Потом посмотрел на меня. На какое-то дикое мгновение мне показалось, что он слышал, как я говорил Терезе, что мы со Спенсером блефуем. Я даже хотел крикнуть ему, чтобы он убирался. Мне нужно было еще немного времени, хотя на самом деле я прекрасно понимал, что «еще немного времени» ничего не изменит. Я увидел, как Тереза провела пальцем по волосам, уронила руку на колени и снова уставилась на шторы.

— Мне очень жаль, Мэтти, — продолжал доктор. — Не знаю, что и сказать. Просто не верится. Мы все очень любим Спенсера.

Слезы покатились у меня из глаз. Доктор Дорети будет не просто разочарован, когда узнает правду. Он меня возненавидит.

Вошел

мой отец и стал дергать меня за руку. Мне захотелось выброситься из окна. Все пропало. Мне грозят крупные неприятности. Я хотел попасть в лапы к Снеговику, потому что исчезнуть прямо сейчас казалось куда безопаснее. Лучше.

— Джо, — сказал доктор Дорети, — передай Алине, что я зайду. И позвоню Сьюзен Франклин. — Одной рукой он обнимал дочь, раскачивая ее из стороны в сторону.

— Сьюзен нет в городе, — ответил мой отец. — Алина все пытается до нее дозвониться.

В дверях появился сержант Росс и нацелил на меня тягучий пытливый взгляд.

— Мэтти, доктор Дорети утверждает, что Тереза никак не могла ничего видеть. Она… Вчера у нее была тяжелая ночь, и она почти весь день проспала на диване в гостиной.

— Она проснулась минут за пять до вашего прихода, — добавил доктор.

Тереза молчала. Казалось, ее улыбка была вырезана на лице, как у тыквенной головы.

— Ладно, Мэтти, пошли, — сказал мой отец и провел меня мимо сержанта Росса, который продолжал буравить меня взглядом.

Через пару минут Берт уже гнал нас сквозь строй репортеров, гудевших перед домом Дорети. Как только мы сели в машину и тронулись с места, все они ринулись к своим фургонам. Мы снова мчались по моей улице — мимо полицейских, мимо других репортеров, топтавшихся под каждым фонарным столбом. И снова повалил снег.

Все пропало. Да, я проник в комнату Терезы, но до нее самой так и не достучался. Чувство одиночества, такое глубокое, какого я никогда не испытывал и какое мне даже не снилось, накрыло меня, как лавина, и погребло под собой. Я даже не представлял, как оттуда выбраться. И знал, что никто никогда меня не найдет.

Сержант Росс снова препроводил нас с отцом в наш дом, потом поговорил с моей матерью, которая по-прежнему сидела у кухонной двери. На обратном пути он остановился передо мной и сказал:

— Будем держать связь, Мэтти. Если ты придумаешь что-нибудь, что могло бы нам помочь — все, что угодно, — обязательно мне позвони. Твои родители знают, как меня найти. Идет?

Я кивнул и почувствовал, как сердце забилось о Терезин блокнот. Я чуть не забыл, что припрятал его за пазухой.

Возле матери суетилась ее лучшая подруга Энджи Маклин, уговаривая ее выпить воды, но та упорно отпихивала стакан. Миссис Маклин была в пасмурно-сером платье, которого я раньше не видел, с приколотым к воротнику темно-серым бантиком. Она каждый год получала первый приз в конкурсе на лучшее домашнее мороженое, проводившемся газетой «Детройтские новости». К призу прилагались семьдесят пять долларов и шелковый бантик под цвет выигравшего мороженого. Каждый год, получив деньги, миссис Маклин покупала новое платье в тон бантика и в течение следующих двенадцати месяцев неизменно появлялась в нем на всех официальных мероприятиях. Она получала призы за кремово-персиковое, мятно-шиповное, шоколадно-печено-яблочное, и мне стало интересно, какое мороженое было ознаменовано цветом ее платья в этом году. «Асфальтово-льдистое»? «Мичиганский дворик зимой»?