Дети Тихого Камня
Шрифт:
Так девочка старалась показать себя, настоящую и естественную, как природа – сама по себе. А не вылизанную картинку, что так стремились нарисовать на ней учителя и родители. Ведь не дай Бог кто-то узнает, что у дочери семьи из высшего общества в час дня не идеально выглажена постель, а сама она бродит по парку поместья в поисках причудливой ветки, чтобы дополнить свою не идеальную природную композицию ещё большей небрежностью… Абсурд!
Эбигейл заставила себя смириться. Она убеждала себя, что уехать из Квайтстона для мисс Бёрбал скорее даже больше подарок, чем наказание, и теперь добродушная женщина точно будет в порядке. Да, им будет тяжело без её
Разумеется, спать она ещё не собиралась, но так будет комфортнее. Натянув на себя сорочку в пол, в мелкий горох, Эбигейл залезла за письменный стол и открыв одну из своих тетрадей, своим корявым детским подчерком стала писать об ещё одном дне своей жизни. На бумагу она хотела вылить всё! Все свои обиды, переживания, жажду справедливости, слёзы, которых не допускала у себя вживую… Но рука уставала раньше, чем заканчивался этот несчастный список. «Может, это и к лучшему?» – думала про себя Эбигейл. – «Меньше останется негатива на долгую память… Буду перечитывать лет через тридцать, и радоваться, что всё было не так плохо, как ощущаю я это сейчас…»
В дверь постучали. Эбигейл со скоростью маленького ядерного реактора захлопнула свою тетрадь и спрятала её под ближайшую книгу – Маугли.
– Войдите. – попросила она с невозмутимым видом. В комнату зашла Мэй с подносом в руках.
– Ваше молоко с мёдом и овсяное печенье, мисс Томпсон. – Мэй поставила на тумбочку у кровати блюдце с печеньем и стакан молока, а затем, развернулась к девочке. – Принести Вам грелку? Ночь обещает быть холодной.
– Нет, спасибо, Мэй. – коротко отказалась Эбигейл и вышла из-за рабочего стола. – Меня всё устраивает. Доброй тебе ночи.
– И Вам, мисс Томпсон. – Мэй сделала небольшой книксен и покинула комнату.
Эбигейл усмехнулась этому представлению. В течение дня и Мэй и Анна могут разговаривать с детьми, как с равными, и только для вечера и утра есть установленные мисс Вайолд стандартны. Старуха говорит, что это для того, чтобы дети привыкали, что они выше по праву своего происхождения и чтоб учились общаться с прислугой. Какая же ерунда, на взгляд Эбигейл! Она жадно проглотила одну печеньку за другой, запивая их сладким молоком. Всё-таки недоеденный ужин и отсутствующий обед давал о себе знать. Отставив посуду подальше, она откинула одеяло с постели и опустилась на колени перед кроватью, сцепила руки в замок, помолчала минуту, а затем стала шептать:
– Господи Боже, ты слышишь просьбы всех молящих. – она зажмурила глаза, будто верила, что если не видеть реальности, молитва сработает лучше. – Прошу тебя, помоги всем запутавшимся на своём пути найти дорогу домой, всем голодным послать кусок хлеба к обеду, всем отрешённым даровать справедливость… Все люди заслуживают твоего прощения, Господи. Так прости же меня, моих брата и сестру, и особенно моих родителей. Они грешат не со зла, я в это верю… Просто, им нужна твоя помощь. Пошли их душам свет и прозрение. Ведь они, как и мы, дети твои и ты за нас в ответе. Не позволь нам заблудиться в этом мире. Аминь.
Эбигейл осторожно открыла глаза, сначала один, а потом другой, точно хотела убедиться, что всё ещё находится в этом мире, а затем, шустро выключила свет в торшере и юркнула под одеяло, чтобы все её страхи и монстры, что жили под кроватью и в стенах Квайтстона, не могли до неё добраться. Ведь всем известно, что одеяло – самый
***
Майкл-Джеймс Томпсон устало закрыл за собой дверь в свою комнату. Он снял с руки швейцарские дорогие часы, подаренные отцом, и бросил их на тумбу у входа, точно сорокалетний офисный клерк, который оттрубил свой десятичасовой рабочий день и теперь единственное, о чём мечтает, это поглощать третьесортный контент, от которого будет воротить любого, кто хоть немного понимает в искусстве, чтобы выкинуть из головы мысли о бездарно прожитом ещё одном дне своей жизни.
Разумеется, это всё лирика и пока жизнь Майкла была не настолько сложна. Или всё же была?
Майкл прошёл в своих идеально начищенных ботинках к своему рабочему столу, по старым, обработанным половицам, и отодвинул кресло из коричневой кожи, чтобы усесться в него поудобнее. Отец с детства приучал его, что рано или поздно он займёт кресло босса в их фамильной корпорации, от того комната Майкла была больше похожа на кабинет, чем на спальню. Обои в шотландскую клетку, всегда идеальный порядок, на полках кубки и награды, коллекция моделек спортивных автомобилей, дипломы в рамочках на стенах, кресла, точно в приёмной и журнальный стол из морёного дуба. Вообще, довольно мрачно для восьмилетнего мальчика… Пара тусклых раритетных рабочих ламп, давали хоть какую-то яркость этому помещению, в багрово-изумрудных тонах, в оторочке из кожи и тёмного дерева.
После всего, что произошло сегодня, Майкл бы и рад, как тот самый выдуманный офисный клерк, зависнуть на каком-нибудь сериале на Нетфликс, или почитать бессмысленные комиксы про супергеройские небылицы… Отвлечься. Ведь если только начать подвергать всю ту ситуацию с матерью и отцом анализу, добавив хоть немного логики, картина будет вырисовываться совсем неприятная для нестабильной детской психики. И, самое обидное, что Майкл это понимал.
Но, скажите на милость, как в такой атмосфере можно прокрастинировать? В этой комнате, да и в этом доме, куда не глянь, везде всё так и кричит о том, какое будущее его ждёт. И что достанется оно ему не просто за красивые глазки. Хотя, и их ведь у Майкла нет… Как говорит мама о его цвете глаз: «вымоченный в болоте, прозрачно-голубой». А вокруг всё так и твердит: ты должен быть умнее, ты должен быть хитрее, ты должен быть холоднокровнее. Должен, должен, должен…
А ведь он и вправду должен. Он сам так хочет, не подвести семью, быть лучше. Поэтому, пусть хоть утопать он будет в своих надуманных мыслях, заливать их «пустотой» он не позволит. Ещё минуту-другую Майкл устало пялиться в переплетение линий на стене, а потом, как и положено, берёт очередную книгу из стопки, что лежит на его столе – Божественная Комедия, Данте Алигьери. Что бы он должен понимать в такой литературе, в своём то возрасте!? А он понимает. Это путешествие по Аду он видит точно живые картинки, которые встают у него перед глазами. И как бы это ни было прискорбно, отличий от реальности он видит мало…
Страница за страницей, он поглощает то, что писали великие умы и гении своего времени. Не понимая строчку, перечитывает заново, поправляя сшитый специально на него фрак, который он так и не потрудился снять после ужина, пока… Стук в дверь не вырывает его из славной фантазии.
– Прошу, входите. – вежливо приглашает он к себе, уже зная, что будет дальше.
– Мистер Томпсон, – Анна аккуратно приоткрыла дверь и убедившись, что её действительно ждут, вошла в комнату. – Ваше молоко и печенье, прошу.