Дети ворона

Яковлева Юлия

Таня, видимо, думала о том же самом. Всю дорогу домой они молчали.

Перекресток с Литейным они благоразумно прошмыгнули, прячась за прохожими.

Продавщица пирожков, видно, уже распродала свой жаркий маслянистый товар: на углу никого не было.

Таня и Шурка свернули к своей парадной. Воздух сделался синим-синим, будто в нем развели чернила. Уютным светом наливались чужие окна, ласково подгоняя тех, кто еще не дома.

По лестнице Таня и Шурка поднялись с трудом. От усталости

казалось, что в коробке не пирожные, а камни.

Вот наконец родная дверь, таблички с именами всех соседей. На каждой — кому как звонить. Против фамилии Тани и Шурки стояло «три длинных».

Но им не нужно было звонить — Таня отперла дверь своим ключом.

Темный общий коридор с тусклой желтой лампочкой дохнул привычными звуками и запахами. Бормотало радио, наигрывал патефон, что-то обсуждали соседки, кто-то пел, кто-то спорил.

Пахло десятью разными ужинами, которые одновременно готовились сейчас на общей кухне. Кто-то кипятил белье, пахло горячей мыльной пеной. Пахло старыми вещами, навеки сосланными в общий коридор из всех комнат: велосипедами, санками, сундуками, корытами. Шурка и Таня давно научились обходить их, не задевая даже в темноте.

Одно было не таким, как обычно.

Они остановились перед своей дверью.

— Что это?

На двери белела узенькая полоска бумаги с залихватской и неразборчивой сиреневой росписью.

Шурка потрогал красную сургучную печать. Она висела на двух веревочках. И полоска, и веревочки соединяли дверь с косяком, так что нельзя было открыть дверь, не порвав полоску и не сломав печать.

— Не трогай, Шурка! — остановила брата Таня. — Мы же не знаем, что это такое.

— Мама, ты там? — забарабанил в дверь Шурка.

Прислушался. Тихо.

— Мама! — застучал он уже ногой.

Скрипнула дверь напротив. Старуха, с которой никто не дружил, высунула седую косматую голову:

— Уходите отсюда! Быстро уходите! — испуганно зашептала она.

— Почему? Где мама? — громко спросила Таня.

— Я же передала вам кошелек. Спасибо скажите, что вторая дверь их запутала.

— Кого?

— К тетке своей идите, сказано вам. Я сделала всё, что могла. Хватит с меня неприятностей.

Дверь лязгнула, изнутри трижды повернулся ключ, старуха заперлась.

— Совсем уже… — рассердилась Таня.

— Где мама?

— Пошли пока на чердак, — предложила Таня. — Чего еще остается. Там маму подождем.

— Я есть хочу, я уста-а-ал, — заныл Шурка.

— На работе, наверное, задержалась.

Таня потянула брата за собой.

По пути сняла со стены ключ от чердака: он тоже был общим, как и кухня, ванная и туалет. Соседи брали ключ по очереди, когда отправлялись повесить выстиранное белье или снять высохшее.

— Давай

ей на работу позвоним, — ныл Шурка.

— У нее теперь другая работа, забыл? И номер она нам не оставила.

— А Бобка?

Их шаги звонко отдавались от ступеней, стен и потолка, еще сохранившего остатки лепных фигур.

— С мамой, где же еще, — пробормотала, запыхавшись, Таня. — Она его после работы забрала из садика. И они вместе пошли к кому-нибудь в гости.

Дети поднялись на чердак, отперли люк. Простыни, пододеяльники, наволочки отозвались вздохом.

Таня втащила Шурку внутрь.

— Темно, — проворчал он.

— Зато почти тепло. А глаза скоро привыкнут. Садись сюда, на ящик. Этот — будет стол. А эта газета — скатерть.

Таня разгладила забытый кем-то шуршащий лист. Со страницы большие буквы кричали о шпионах, вредителях, о трудовых советских победах. Таня поставила на нее коробку с пирожными. Развязала ленточки.

Нежный вид пирожных заставил забыть обо всем.

— Я вот это буше, — сказал Шурка.

— А мы руки не помыли.

Шурка обтер руки о пальто. Встретил укоризненный взгляд сестры, вздохнул.

Таня подошла к окну, отперла его, собрала с подоконника немного снега. Себе и брату. Пальцы вмиг стали красными, от холода заболели. Но ощущение чистоты успокоило обоих.

Шурка съел буше, Таня — трубочку с кремом. Таня — эклер, Шура — корзиночку. Бутылку лимонада они по очереди передавали друг другу.

— Таня, а Таня… — начал Шурка. Но Таня вдруг кинулась всем телом вперед, захлопнула коробку. В ту же секунду шум множества крыльев обрушился на них, вздымая пыль.

На чердаке жили голуби.

— Пошли вон! — закричала Таня, размахивая руками.

Голуби осели на пол трепещущим серым покрывалом. Они недовольно гудели в нос:

— Кто такие? Что такое? Сидят едят. Сидят едят! У нас сидят! Наше едят!

— Ничего это не ваше! — крикнула им Таня.

— Наше, наше, наше!

— Мы вас обижать не будем, посидим, дождемся маму и уйдем.

— Одни! Одни! Одни! — обменялись мнением голуби. Среди них всегда царило согласие.

— И вовсе мы не одни, — возразил Шурка.

— Мы посидим и уйдем, — объяснила Таня.

— Знаем таких. Сперва временно, а потом постоянно. Вы с кем? Вы кто?

Пришлось объяснить про Черного Ворона. В сердце у Шурки зажглась надежда: может, голуби знают?

— Возмутительно! Возмутительно! Возмутительно! — забулькали они. Но неясно было, к кому или чему это относилось.

— Так вы знаете, где Черный Ворон?

— О! О! О!

— Знаете или нет?!

— У! У! У!

— Вот тупые, — рассердилась Таня. — Злобные и тупые.