Дети выживших
Шрифт:
Когда стемнело, разожгли костры. Впавшего в беспамятство монаха еле-еле привели в чувство, но он молчал, и даже ни разу не вскрикнул. Лишь скрежетал зубами, когда боль делалась невыносимой.
Ар-Угай присел возле него на корточки.
— Тебя еще можно вылечить… Скажи только своё имя, и я позову лекарей.
Монах повернул голову. На бритом черепе и в широко открытых глазах плясали отблески огня. Засохшая кровь чернела на подбородке, на щеках, на затылке. Над обнаженной, лишённой кожи плотью, уже начавшей чернеть и разбухать, вились столбом чёрные мухи.
Ар-Угай понял, что монах хочет что-то сказать и нагнулся ниже.
— Я скажу… — прохрипел монах. — Я скажу тебе не своё, а твоё имя. Ты — Ар-Угай, Лисья Шапка. Покоритель Ушагана, убийца великого каана, подлейший из хуссарабов.
Ар-Угай в гневе отшатнулся.
— Не думай, что тебе удастся спастись. Если мои люди не успеют, — тебя убьют твои собственные солдаты. И ты сдохнешь по-шакальи, загрызенный своими товарищами…
И после этого он вскрикнул. Единственный раз за весь день пыток: Ар-Угай вытянул из костра головню и ткнул ею прямо в губы монаха. Ткнул, и, вращая, стал с бешеной силой проталкивать головню ему в рот. Пламя металось и гасло, монах мычал, откидывая голову; пахло палёным.
Монах сжал зубы, и головня погасла. Ар-Угай в бешенстве ударил ею монаха по голове, от чего головня треснула пополам, отшвырнул ее и плюнул в черное лицо, на котором рот расползся так, что стали видны зубы и дёсны.
Вскочив, Ар-Угай оглянулся. Хуттах и сотники подскочили к нему.
— Не трогайте его. Пусть околеет, — сказал Ар-Угай, и пошёл во тьму, мимо костров, пошатываясь и ничего не видя вокруг себя.
Путь Крисса
Гарран не пришёл в Хейму, как обещал.
Корабли день за днем стояли на внешнем рейде, будто готовясь к отплытию, но не трогались с места.
На кораблях аххумов царило уныние. На кораблях Зенопса — оживление.
Купец днем со своими сыновьями и слугами пропадал в торговой части Хеймы, возвращался поздно вечером на перегруженных лодках, потом запирался в своей каюте, больше похожей на каморку, и подсчитывал выручку. Лицо его в эти дни сияло от удовольствия, глаза блестели, с губ не сходила улыбка. С Криссом он старался не встречаться лишний раз, да Крисс и сам не стремился к общению.
Целыми днями Крисс бродил по палубе, оглядывая порядком надоевший ему городок на холмах, грязную гавань, лодки, лодчонки, чужие купеческие галеры.
Вечером, уставший, ложился отдохнуть, но вскакивал при каждом непонятном шуме.
Гарран не возвращался.
Через две недели капитаны стали поговаривать об отплытии. Корабли от бездействия ветшают быстрее, чем в плавании; ещё немного — и им потребуется основательный ремонт. Днища обрастают водорослями и моллюсками, команда привыкает бездельничать и забывает ремесло, гребцы теряют силу и сноровку…
Гарран не возвращался.
Спустя ещё несколько дней Крисс, оставив на берегу нескольких воинов с поручением дожидаться Гаррана и снабдив их деньгами, взяв в долг у Зенопса, — денег должно было хватить на покупку небольшого и не нового каботажного судна, — наконец решился.
Выбрали якоря. Корабли Зенопса сидели низко, загруженные товарами. Они казались неповоротливыми, одышливыми толстяками.
Впрочем, Крисс теперь никуда не спешил.
Они проплыли мимо Ретмы, обогнули мыс Арфор, сделали короткую остановку в Лиго.
Здесь на набережных уже звучала аххумская речь, хотя местные жители и не считали себя подданными Аххага.
В двух днях пути от Лиго стояли Шен и Аланзор — северные форпосты Аххумской империи.
Впрочем, Крисс не спешил. Аххум не был его домом. Аххум теперь был далёк от его сердца почти так же, как Нуанна.
Всё прошло, или вот-вот пройдёт. Так учил его Эйдо, — пастух, охотник, и врожденный философ.
После Шена они достигли Аммахаго. Здесь Крисс впервые сошел на берег, встретился с магистратом и с удивлением узнал о переменах: Аххум больше не считается улусом Хуссарабской империи. В Зеркальной долине ещё идет война, и с юга, говорят, движется войско, посланное Амзой. Но Ушаган уже никому не выплачивает дани, и правит Аххумом Домелла, — белокожая царица с раскосыми глазами.
— А каан-бол? — наивно спросил Крисс.
— Нет больше каан-бола, — усмехнулся магистрат в седые усы. — Есть наследник, царевич Аххаг Второй. Он был здесь у нас — славный мальчишка. Он не отходит от Сейра — знаешь ли ты такого?.. Каррах теперь первый полководец Аххума, а верховный жрец Харрум перенес свою резиденцию в Ушаганский храм Краеугольного камня.
Корабли снова двинулись на юг.
В Кейте им устроили пышную встречу. Послы объявили, что царица с нетерпением ждет Крисса, что его считают героем и рассказывают невероятные истории о том, как он вырвался из осажденного монастыря Тцара, убив сто тысяч хуссарабов, пересёк горы и пустыню, и основал колонию на далеком северо-западном берегу.
Крисс слушал, кивал, но ему казалось, что говорят о ком-то другом.
Теперь он стал поторапливать капитанов.
Но не почести, обещанные в Ушагане, не давали ему покоя. Он начал вдруг тосковать о Киа-Та-Оро, о крепости на зеленом холме, о светлых киаттских рощах. Эта тоска в последние дни превратилась в болезнь. И еще на подходе к Ушагану Крисс внезапно почувствовал слабость и слёг.
Теперь он плохо спал по ночам и дремал днём, и, выслушивая доклады капитанов, пытался высчитать, сколько миль осталось до Киатты.
Когда корабли вошли в гавань Ушагана, Крисс едва смог подняться. Его спустили в лодку на веревках, а на берегу сразу же перенесли в паланкин.
Так, в паланкине, он и лежал, не видя толпы, а лишь слыша приветственный многоголосый ор. Он не видел, что дорога устлана цветами, что паланкин сопровождают Каррах, Сейр, Харрум и сам царевич Аххаг.
Когда паланкин внесли во внутренний двор дворца, Криссу помогли сойти на каменные плиты. Поддерживаемый Каррахом и Харрумом, он едва не упал, запнувшись о расстеленный ковёр. По ковру к нему шла Домелла, и Крисс из последних сил улыбнулся ей и попытался сделать глубокий поклон.