Дети
Шрифт:
– Ну, правда, Иоанна, это то, что ты всегда говоришь. Ты должна измениться.
– В стране Израиля я буду другой. Я знаю, что там буду совсем другой.
– Я не уверен. Абсолютно не уверен.
– Да, да. Даже если там не все так, как я себе представляю, я все равно не буду там такой, как здесь. Я там так изменюсь, что даже научусь ездить на велосипеде, скакать на коне и плавать.
– Плавать ты не научишься. В это я не верю. Я пытался тебя учить плавать, и ты не выучилась. Ты как будто из свинца,
– Потому что это не одно и то же – плавать здесь, в реках и озерах, или там – в реке Иордан или в озере Кинерет. Может ли такое быть, что я не смогу плавать в озере Кинерет?
– Ах, Иоанна, какая ты странная девочка! Это просто несчастье, что ты репатриируешься в Израиль... ну, вот, такая девочка...
– Нет. Саул, нет! Я не девочка! Я уже не девочка. Я уже... Это то, что я хотела тебе раньше рассказать.
– Уже давно? – Саул абсолютно сражен.
– Не так уж давно.
– Почему ты мне сразу не рассказала?
– Потому что... Ну, ты был таким... Коммунистом. И хотел оставить Движение. И потому я тебе не могла ничего рассказать. И это тоже.
Темные облака бегут с ветром по ночному небу, но месяц возвращается из-под них всегда серебряным и светлым. Оба раскачивают ногами в едином ритме, разбрызгивая снег.
– Ты хочешь быть моей подругой, Иоанна?
– Я и так твоя подруга.
– Да. Но... быть моей подругой не так, как ты была до сих пор. Быть моей подругой со всеми выводами и заключениями.
– Какими выводами?
Он кладет руку ей на плечо и целует ее в губы. Пустая площадь очаровывает белизной. Даже не слышат голоса Геббельса, кричащего в приемниках, из окон особняков:
– Братья, немцы, горящий рейхстаг...
Глаза ее, полные ожидания, не отрываются от его губ. И он снова склоняет к ней голову, чтобы поцеловать ее в губы. Всегда она ожидала, что первый поцелуй парня будет сопровождаться множеством красивых слов. Саул даже не сказал ей, что он ее любит. Только говорил о выводах, и она отодвигается на край скамейки.
– Что случилось?
– Ты... ты вообще меня любишь?
– Конечно.
– Почему же ты мне этого не говоришь?
– Я никогда не говорю то, что понятно само собой.
– Но это же чудесно сказать. Самое прекрасное – это сказать.
Саул не говорун. Он вскакивает и снова кладет руку ей на плечо. Иоанна отталкивает его.
– Ты не должна быть такой странной. Хотя бы в этих делах не будь такой странной. Это не тема для разговоров... Это просто естество.
– Нет. Я не хочу только целоваться.
– Что же ты хочешь? Может, хочешь, чтобы я сказал тебе то, что говорил мой отец моей матери: «Ты посвящена мне?» Ты хочешь, что я вел себя с тобой, как в давние дни?
– Так, Саул, говорили когда-то?... Ты посвящена мне?...
– Ну, хорошо, я тебя люблю, Иоанна. Просто, я люблю тебя.
Иоанна обнимает его за шею, и горячие ее губы – на его губах. Снег падает, как завеса между ними и миром.
Глава двадцать восьмая
В доме Леви слышен лишь звук шагов деда. Он бродит из комнаты в комнату, и свет нового дня идет за ним. Все домашние, включая Фриду, еще спят. Двери комнат закрыты. Лицо у деда усталое, глаза красные. Он не спал всю ночь. В руках у него чемодан, и он ступает по коридору на цыпочках. Каждый малейший скрип заставляет его вздрогнуть. У дверей комнаты Эдит Эсперанто тихо и приветливо ворчит. В комнате Зераха – свет.
– Ты плохо себя чувствуешь? – спрашивает уже с порога дед.
– Нет, нет, хорошо, – отвечает Зерах. Он сидит за столом в пижаме и читает книгу.
– Тебе удобно в этой жесткой пижаме?
–Она сделана из арабской ткани и потому немного жестковата.
– Что у вас там? Ботинки английские, а пижамы арабские?
– Придет день, и у нас будет все свое.
– Придет день.
В утреннем свете из окна видно далеко, сильный ветер треплет деревья в саду.
– Сегодня будет ветреный день.
– Может и нет, дед.
Дед опускается на стул у стола Зераха, кладет руки на стол. На пальце его тяжелое золотое кольцо с собственной печаткой. Он опускает голову на свои ладони.
– Я уезжаю, Зерах.
Голос деда низок, усы дрожат. Его нужно как-то успокоить, считает Зерах.
– Ну, – в голосе Зераха нотки жалости, – уезжаешь отсюда, но скоро вернешься. Я тоже уезжаю через неделю, но уже никогда сюда не вернусь.
– Ты возвращаешься к твоему Генисаретскому морю?
– Я возвращаюсь домой, дед.
– И почки свои ты не вылечил?
– Такие же больные, какими были.
– Зачем тебе возвращаться туда? Есть же еще страны, в которых можно вылечить почки. Езжай в Вену, в Париж, в Лондон, в места, где есть врачи специалисты.
– Уеду домой, и почки буду лечить диетой у себя в кибуце.
– Диета? – деда передергивает. – Всю жизнь будешь есть безвкусную еду?
– Нет лучшего места, чем у себя дома, дед. Только там человеку хорошо.
– Значит, у вас, там, хорошая жизнь.
– Скажу вам правду, жизнь хорошая и трудная.
– Почему трудная, Зерах?
– Потому что нелегкая.
– Что, есть проблемы?
– Есть, дед.
– Проблемы есть у всех, Зерах.
Видно, что деду полегчало. Он улыбается. Только теперь он снимает с себя шубу, шарф и шапку. По д ними – выходной костюм.