Детский дом и его обитатели
Шрифт:
– Почём я знаю?
Она, ещё немного пощебетав, наскоро попрощалась и упорхнула, оставив приятный запах моей «белой сирени» и ворох нерассказанных новостей и сплетен. О том, как отряд – толком ни слова. Но, похоже, все дети, кроме «бешеной троицы», пока ещё там. Ну, что ж, это совсем неплохо.
.. Тогда, в больнице, у меня внезапно, впервые в моей жизни, образовалось много свободного времени. И, поскольку режим не оставлял выбора, я всецело предалась конструктивным размышлениям –
Имидж «записной идиотки» мне вообще никогда не казался ни безобидным, ни привлекательным настолько, чтобы и дальше попустительствовать его процветанию и укреплению за счёт моей личной глупости. Ещё и ещё раз просеивались сквозь сито памяти события того рокового дня.
Сверхусталость?
Да.
Но ведь это бывало и раньше. Приходилось не спать по двое, а то и по трое суток, и не раз. И делать при этом свою работу. Да что там – не спать! А когда родилась вторая дочь, и диплом повис? И ничего – всё успевала и не зверела, аки тигра из тайги.
Тогда что ещё? Старость? Вроде – нет. На улице иногда «девочкой» называют – до «тёти» даже не дослужилась. Никаких поблажек на этот счёт вообще не предусмотрено – собственные дети школу пока не окончили.
Дальше.
Отсутствие поддержки со стороны коллег? Пожалуй, и это.
Но ведь и раньше так же было. Кто-кто, а я-то хорошо знаю, что такое – отчуждение. Так стоит ли из-за этого копья ломать? Или – непослушание детей? Конечно, это нервирует. И ещё как!
Но!
Разве для меня и это внове? Давно ли мои воспитанники стали справедливо называться коллективом? А не сборищем разнузданных хануриков, лис, мочалок…
Тогда что? Что?
И тут мне открылось.
Открылось – как озарение!
Все мои положительные качества – доброта, умение войти в положение терпящего бедствие, всё то, чем я всегда безмерно гордилась, за что так себя уважала, считая уже эти качества своей натурой, фундаментом характера, – вдруг всё это… лада… так, кажется, и было… теперь я понимаю… – весь этот багаж исчез напрочь, растаял как призрак, растворился бесследно в накалённой атмосфере неукротимо назревавшего бунта. И осталось одно только уязвлённое самолюбие. Огромное, болящее эго…
Вот это-то и было первопричиной дикого срыва.
Какое право имели они, эти наглые дети, быть такими… такими неблагодарными, недальновидными, неумными – после всего, что было? ведь целый год я над ними вилась и билась, как орлица вьётся над орлёнком, чтобы научить их видеть мир открытыми глазами! И что они сделали со мной, с нашим отрядом? Или так скоро ослепила их щедрость южного солнца?
Я расхохоталась – дико, неуёмно.
Так вот в чём секрет!
И подумалось мне тогда с большим облегчением: какая всё же скотина – человек!
Считает себя полубогом, думает, что лишён тщеславия, честолюбивых побуждений – и свято верит себе!
О, глупый льстец!
Самозабвенный, бесстыжий эгоист и лгун!
Готовый увешать себя орденами бескорыстия и медалями благотворительности – и всё это для того лишь, чтобы умаслить своё немыслимое, ненасытное, огромное «эго»…
Теперь мне заметно полегчало, голова перестала болеть, в моих жилах опять полыхало пламя энтузиазма.
Горы «шлака» были благополучно утилизованы и отправлены на свалку.
Вспоминался первый педагогический совет в сентябре…
… Да, так оно и было.
Чем больше дети слушались меня, тем наглее они вели себя с другими воспитателями. А ведь среди этих взрослых были и добрее и лучше меня. Была Надежда Ивановна, воспитательница первого класса, была, конечно, страстотерпица Нора… Да и Матрона, если на время забыть о её «бронзоватости», тоже ведь не баклуши била – двадцать лет отдала детскому дому. И все они, конечно, так же, как и я, урывали из своего тощего бюджета, чтобы хоть как-то порадовать детей «сверх штата». шумных «огоньков» и «пресс-центров»…
Терпеливо и тихо творили они своё большое, огромное дело, платя за каждый прожитый день своими силами, здоровьем, отданной по крупицам жизнью.
А что я?
Примчалась, всё вверх дном в одночасье перевернула – и… под занавес куплет?!
Хохот мой вывел из послеобеденного оцепенения обитателей соседней клетушки – их там, кажется, двое.
Одна громко спрашивает, заглядывая ко мне и вытаскивая бируши из ушей:
– Совсем чокнулась? Больная? И крутит пальцем у виска.
– Как раз наоборот, – радостно отвечаю я.
– А чего тогда шумишь?
– У меня сеанс самоочищения. А вы мне помешали. Ну, народ… товарищи волки… Вас я презираю.
Однако ни не поняли и послали за врачом. Вот уже действительно психи! Врач пришла тут же. Мягкий, с лёгкой укоризной взгляд, в голосе – напряжённые интонации. Одним словом – профессионал.
– Что у вас? – вежливо и ласково спрашивает она.
– Ничего, – радостно отвечаю я.
– Ольга!
–..Да.
После неловкой паузы:
– Вас не преследуют… видения?
– Меня?
Я вздохнула.
– Нет. А жаль…
– Почему?
– Было бы как в театре.
– Любите театр?
– Очень.
– Хотели быть актрисой?
– Боже сохрани.
– Я серьёзно.
– Женой швейцара.
– Швейцары в ресторане.
– Точно… Оййййй… Всё перепутала….
Она уже теряет терпение и говорит несколько осердясь:
– Будете продолжать в том же духе?
– Как получится. Не знаю точно.
– Тогда я вас точно пошлю к психиатру.