Детский дом и его обитатели
Шрифт:
– Вот приедет Лилечка к двенадцати, покушает, попьём с ней чаю с пирожными, и она тут же собирается на выход… – сокрушённо говорила женщина. – Мне это казалось очень странным – как это ребёнок-сирота не хочет иметь заботливую маму? А может… вы ей запрещали надолго оставаться у меня?
– Да, не всё та просто с этими детьми, – согласилась я. – И даже в голову не берите – никто ей не запрещал бывать у вас.
– Правда? И вы так считаете? И с другими также бывало? – воспрянула духом она. – А что тогда? Значит, не во мне только дело?
– Это общая ситуация, – сказала я нетерпеливо – уже приехали автобусы, и мои дети побежали вниз, на посадку. – Так чем я могу вам помочь?
– Поговорите с ней, она вас послушает! – произнеся дрожащим голосом это заклинание, она снова заплакала. – Помогите же мне!
Глаза её были красны и неприятны.
– Боюсь, что не поможет, – сказала я, вставая.
– Я ей всё оставлю! Всё-всё! У меня обстановка. Облигации… и ещё на книжке. И библиотечка собрана неплохая… Я не в обузу, поверьте! Стану совсем старой, уйду в интернат для инвалидов. А пока… Лилечке ведь квартира не помешает, я её пропишу…
Срочно прошу позвать Кузю. Уединяеся, и я спешно объясняю – что и как.
– По воскресеньям на пароходике и мороженое тоннами? Ага, знаю. Да я что, опупела? – хохочет Лиля, а я закрываю ей рот ладонью. – Лето в Москве? Я ж сдохну от скуки! – поковыряв замазку на оконной раме, она угрожающе добавляет: Я ж обленюсь у неё в корень. Чем кормят и куда возят – вот и весь разговор. Или под руку со мной раз пошла. А куда мне с такой старухой под руку ходить? Позорище одно.
И она, сев на подоконник, ловко подбросила левую босоножку к потолку.
– Жестоко, – говорю я. – Может, всё-таки останешься с ней? Она тебя очень любит. И тебе будет хорошо у неё.
– На всё лето? – взвивается она и только что не улетает к потолку. – Она что, меня в Сочи повезёт?
– Не знала, что ты такая бессердечная, – говорю я.
– Не, она нормальная тётка вааще-то. Подарки нормальные дарит, не абы какие…. На дэрэ польский костюмчик из джинсы подарила. С разводами. Трюльники всегда даёт, когда прихожу. Я буду к ней ходить, честно буду, чего смотрите? Только на лето не останусь. Я пойду, ладно? А то все места на заднице займут.
Она бежала по лестнице и громко распевала фальшивым голосом:
Хаччу в Сочи на три ночи…
Спустилась вниз и я. Женщина всё поняла, она ждала у автобуса – помахала рукой и ушла. Больше мы с ней на эту тему разговоров не вели. Медсестра спешно проверяла языки, щупала лбы, а некоторым даже мерила температуру. Все дети оказались на этот момент вполне здоровы и готовы к путешествию.
.. Потом уже я позвонила Кузиной опекунше по телефону и сказала так:
– Если хотите заботиться о ребёнке, возьмите совсем маленького и растите, как мать. А приходящие дети – это ведь чаще всего временно. Также как и приходящие родители.
На своей территории она была куда активнее. Выслушав мой совет, она крикнула в трубку:
– Да как вы можете с таким змеиным сердцем вообще работать с детьми? Как вам вообще доверяют ребят?!
Больше они с Кузей не встречались. Наглая девица о ней даже не вспоминала. Договор об опекунстве был расторгнут.
Глава 23. Мороженое детям!
В Сочи с нами поехала ещё и учительница из школы – Ирочка. Почему её так все звали – не знаю. Но она очень соответствовала этому имени – именно Ирочка. Она была симпатичной женщиной – вполне миловидной, чуткой, деликатной, искренней, что для учительницы всегда нелишнее – бесценный моральный капитал.
Полное её имя – Ирина Дмитриевна. Но так её называли только дети, и только на уроке. «Заставили» её ехать на заработки семейные обстоятельства.
Муж Ирочки был журналистом, всё время в командировках. Дома – наездами. Дачи своей у них не имелось. Вот и решила она: со всеми своими детьми (старшая перешла в десятый, младшие – пятилетки-близняшки, девочка и мальчик) ехать с нашим отрядом вторым воспитателем. Я ничего против такого расклада не имела – Ирочка была сама доброта, такие люди всегда кстати. В школе она преподавала химию. Дети её любили. Во всяком случае, от своих я ни раз не слышала о ней дурного слова. Вот и хорошо, что Ирочка с нами едет, – так решили мы все. С нами был ещё и третий взрослый – медсестра, студентка стоматологического отделения мединститута. Заочница.
Мои дочки уехали на два месяца в пионерский лагерь при часовом заводе. Брать их с отрядом на юг я не решилась – мало ли что? Одних ведь «в номере» не оставишь, а с отрядом всюду таскать – это не получится, тоже не дело, и вообще, сочинская база – это не московская квартира…
И я не стала рисковать.
..На базе к встрече детей готовились так, как не готовились бы, возможно, даже к встрече президента дружественной державы. Мне как-то неловко было перед этими милыми людьми – старались, хотели порадовать, удивить…
(Как-то мы ходили на экскурсию на хлебозавод. Детям дали вкусных свежих булок – те даже по штуке толком не съели – общипали и побросали окуски по углам…)
В столовой базы отдыха уже был накрыт обед, и как – по-королевски накрыт! Блюд видимо-невидимо… Взрослых – меня, Ирочку и медсестру – усадили за отдельный столик, предупредив, что «доппитание будут получать только сироты» – они говорили с ударением на «и». Дискриминация такого рода, да ещё напоказ, – в детдоме я ела с детьми за одним столом – продолжалась и после: плюшки – мармушки, пирожное-мороженое «только детям»! Лично меня, да и Ирочку тоже, это не очень огорчало, прибавлять в весе ни я, ни она не собирались. И всё же было как-то неловко, что эти милые люди воспринимают нас, воспитателей, если не как «врагов народа», то уж точно – как злостных объедал и обидчиков несчастных сирот.
Впрочем, у них на это, вполне возможно, были основания. И потому, наверное, во время первого обеда вдоль наших столов прогуливался кто-то из персонала и ненавязчиво так следил, чтобы ненароком у сирот изо рта кусок не выхватил жадный и патологически голодный воспитатель. Но дети, к их чести будет сказано, дружно против такого расклада возроптали, потребовав сдвинуть наши столы в ряд – как на деревенском застолье. Так что за ужином расселись уже в прежнем порядке, принудив буквально и меня также сесть на своё место – в центре ряда, и у нас, вместо полезного: «когда я ем, я глух и ем», воцилась приятная застольная беседа.