Детский дом и его обитатели
Шрифт:
.. Итак, первая неделя на исходе. И мы все – живы. И даже временами вполне бодры. С работодателями, хотя и не сразу, всё же, установился относительный контакт – нас больше не посылали «к чёрту в пекло». Однако работали дети теперь всё же «маленькими группками», как и хотела с самого начала Хозяйка. И на разных объектах. Кузя и Лиса, к примеру, на выдаче чистого белья, Огурец и Беев на кухне – разгружали овощи и фрукты. Работали пять дней в неделю, по четыре часа в день.
Остальное время – отдых.
Худо ли бедно, но жизнь наша потихоньку покатилась – и пока без особых нарушений.
Но вот в конце первой недели, когда первые восторги по поводу моря, гор и всей этой южной экзотики слегка улеглись, стали появляться настораживающие симптомы надвигающейся болезни «коллективного непослушания». Самоуправление, с таким трудом едва взлелеянное мною в нашем диком ордынском отряде, теперь пышно увядало на корню.
А это могло стать началом конца… Дело было в том, что девушки наши, находящиеся, к тому же, в очень опасном возрасте – пятнадцати-семнадцати лет, почти полностью выпадали из моего поля зрения. Легкомысленно передоверив их Ирочке и медсестричке, я уже через несколько дней стала замечать несимпатичные перемены в настроении моих воспитанниц. Когда встречались, буквально сталкиваясь нос к носу, они тут же делали вид, что меня в упор не видят. Прозрачно смотрят сквозь меня стрекозьим взглядом, и тут же начинают выяснять: «Эй, кто-нибудь, не видели, где Ирочка? А, девча?» Когда же я брала свою внезапно «ослепшую» девицу за руку и говорила что-ли вроде: «Ку-ку, проснитесь! Это я!» – они начинали дружно лопотать:
«Ой, а это вы, Оль Николавна? Какая встреча! А вам случайно не попадалась Ирочка? Ага, случайно…»
И опять нагло гогочут…
Я, конечно, понимала, в чём тут дело. Но от этого понимания мне легче не становилось. Собрать всех вместе, на общей территории, не было никакой возможности. Отряд начинал разваливаться на глазах. Даже вечерние чаептия теперь превратились в ожесточённые обоюдоострые перепалки. Девчонки ели поедом мальчишек, а те огрызались, как могли.
Я разрывалась на части между Сциллой и Харибдой, и, как посланца неба, ждала приезда начальника нашего лагеря, Татьяны Степановны. Это мы по глупости сначала думали, что будем вдали от детдома и – сами по себе. Штат нашего трудового отряда разбухал на глазах, теперь уже, кроме Ирочки и медсестры, я имела на свою голову, ещё и Валеру, а на горизонте неотвратимо прорисовывалась грозная оперуполномоченная Татьяна Степановна. Но раз такая ситуация, она как раз мне и нужна была сейчас больше всего. К тому же, подруга, хочется думать, была как-никак. Она нужна была мне как помощник. Хотя бы для того, чтобы я имела возможность хоть иногда ездить в город – позвонить своим дочкам и отправить с почты посылочку. А называется пусть как угодно – хоть начальник Чукотки.
На Ирочку и медсестричку оставлять весь отряд я не решалась. Но меня, однако, не очень порадовала система соподчинения – без ведома Татьяны Степановны я, оказывается, не могла выходить на Хозяйку – Тамару Трофимовну. По договору, который составляли, конечно, без меня, за всё несла ответственность, со стороны детского дома, Людмила Семёновна, а Татьяна Степановна была здесь её полномочным представителем. Мне так и не известно, была ли официально я – лично – в штате нашего трудового лагеря. Вот почему я так ждала приезда нашей пионервожатой, к тому же, – моей, хоть и плохонькой, но всё же подруги, а теперь ещё и непосредственной начальницы. Ладно, приедет, и всё устаканится. Ведь уже все главные проблемы выплыли наружу, осталась самая малость – эти полезные знания перевести в «плоскость конкретных дел», как обычно говорит Матрона в таких случаях. Ирочка, наша воспитательница по женскому подотряду, интеллигентная Ирина Дмитриевна, золотая душа и прекрасная мама, не хотела лезть в наши разборки, да и не смогла бы, наверное, в них участвовать – сишком неинтеллигентно они проходили.
Её крохи, очаровательные существа, милые близняшки, также постоянно требовали внимания. Она ещё как-то умудрялась ходить с нами на работу, прихватив своих малышей, хотя мне было бы легче, если бы она этого вовсе не делала – мои девицы вместо работы увлечённо играли с малышами…
К нашим же детям Ирочка относилась, конечно, хорошо, но так, как обычно всегда относились к ним учителя и воспитатели – дети сами по себе, взрослые тоже при своих делах. Встречаются по необходимости. Никакой такой специальной отрядной жизни с постоянными обязанностями, режимом никогда не было. И это нормально.
Главное, чтобы вечером детей было столько же, сколько и утром.
«Самоуправство» до приезда Татьяны Степановны откладавалось.
Ирочка всегда сохраняла ровный тон, в её голосе всегда звучали доброжелательные интонации, она вообще ни на кого не кричала и не оскорбляла грубыми, несправедливыми словами. Я же, рыская весь день по тридцатиградусной жаре, проверяя десяток трудовых участков, кошмарно и необратимо сатанела.
Не найдя девочек, к примеру, на рабочем месте, неслась, как смерч, в деревню и… заставала их… валяющимися, в лучших традициях прошлого, на заправленных постелях. На полу стояли тарелки с котлетами, антрекотами, рыбой и кашей, над ними роем гудели жирные мухи – зм-зм-зм…
– Лиля, почему не у кастелянши? – спрашиваю, уже на взводе, я. Отвечает не сразу.
– Ну, сча….
Лениво поворачивается на другой бок, не удосуживаясь даже поправить задравшуюся юбчонку. Вернулось забытое прошлое…
– Ты ведь должна сейчас помогать сортировать бельё! – кричу я, медленно закипая.
– Должны покойники лежать в гробах, – услужливо поясняет Надюха.
– Да, – подтверждает Кузя. – Мы не ишаки, чтоб задарма работать.
– Как это – задарма? – чуть не падаю от возмущения.
– А что – уже заплатили? – вскакивает с постели Кузя.
– Ага, в долларах, только сообщить забыли, что в банке деньги за сиротский труд лежат.
– Может, в эту. банку наложили?
Кузя паясничает. Ей уже весело. Она берёт консервую банку и с отвращением нюхает её.
– Ну что? – подыгрывает ей Надюха.
– Фуй… Это ж для…
И она с отвращением швыряет банку за окно.
Утробное ржанье.
– Девочки, ну хватит уже… – пытаюсь усовестить их я.
– Нас ждут наши наставники, – делая страшные глаза, говорит Надюха.
Наставниками называли взрослых, штатных сотрудников базы, которые и обучали наших детей своей профессии (возможно, надеясь залучить их в будущем на постоянную работу).
– Девочки, мы не должны подводить людей, они для нас очень много сделали.
– Почему это нельзя подводить? А может, они слепые?
– Га-га-га…
– Ик…
– Ой, извините, она просто объелась…
И опять гогот.
Да, всё это стало нашей повседневностью. И всё же отряд пока продолжал существовать, хоть и работали вполсилы, а некоторые и вовсе отлынивали внаглую, отдыхали теперь тоже вразнобой.
Но попытки хоть как-то возродить коллективную жизнь я всё же не переставала предпринимать. Будучи заядлыми театралами, мы пару раз умудрились выбраться в Сочи, на гастроли какого-то областного театр драмы – попали на спектакли «Всадник без головы» и «Три сестры». Кузя тут же влюбилась в артиста, который исполнял роль Мориса, и замучила меня просьбами пригласить этого актёра к нам на «Огонёк»…
С помощью всемогущей Хозяйки Мориса доставили на базу, а мы, накрыв шикарный стол по поводу июльских новорожденных, ждали его выступления в радостном нетерпении. Но как только Кузя увидела его вне образа, без грима и чернокудрого парика, без широкого затягивающего талию пояса и белой рубахи с большим воротом, энтузиазм её стремительно пошёл на убыль – на плотном теле немолодого уже артиста была облегающая приличный животик жёлтая футболка, а на голове – обширная блестящая лысина. После отъезда артиста я нашла её на скамеечке под платаном. Она курила и не обратила на моё приближение ровно никакого внимания.