Детский сад, штаны на лямках
Шрифт:
– Было, – упрямо твердила медсестра, – по крайней мере, в случае со Светой Корягиной я уверена на сто процентов.
Я сорвалась на крик:
– Если вы так уверены, почему не пошли в прокуратуру? Почему молчали все это время?! Три месяца прошло!
Женщина изумленно на меня глянула:
– Вы шутите? Кто я против них? Мелкая сошка! Меня раздавят и не заметят как!
– Кто эти «они»? Кого вы боитесь?
– Они – это система, – буркнула медсестра. – Та же заведующая садом. Чиновницы из опеки. Врачи. Прокуратура. Они все заодно! Бизенкова третьего ребенка забирает из семьи у абсолютно нормальной матери, не алкоголички, не наркоманки, и ей это сходит с рук. Вы думаете, ее никто не «крышует» там, наверху? Поэтому все и помалкивают в тряпочку.
– Третьего? Я знаю про Светочку Корягину и Костика Алябьева, а кого еще забрали?
– Лизу Покровскую, полгода назад.
– Сколько лет было девочке?
– Четыре.
– За что ее отобрали у родителей?
– У матери, – уточнила Дарья Семеновна, – у Лизы была только мать. Как обычно – «ненадлежащее исполнение родительских обязанностей, жестокое обращение, угроза жизни ребенка».
– А на самом деле?
Собеседница усмехнулась:
– На самом деле любовник Бизенковой положил глаз на мать Лизы, бросил старую Бизенкову и ушел жить к молодой зазнобе. Вот заведующая и отомстила ей из ревности.
Ага! Оказывается, Бизенкова – тот самый тихий омут, в котором черти водятся. А ведь я сразу догадалась, что за внешностью полудохлой мыши скрывается страстная тигрица.
– Как вы считаете, могла мать Лизы убить Бизенкову?
Медсестра решительно замотала головой:
– Исключено. Она в психушке сидит.
На мой немой вопрос Дарья Семеновна пояснила:
– Когда ее лишили родительских прав, она сошла с ума. Натурально чокнулась. Бродила полуголая по городу, кожу на себе ногтями раздирала, зрелище было не для слабонервных. Думаю, ее до конца жизни в сумасшедший дом определили.
– А любовник?
– А что любовник? Он себе другую бабу нашел. Кобель он и есть кобель.
Моя голова разрывалась от мыслей, но среди них не было ни одной законченной, какие-то обрывки. Если детей и правда потрошат на органы… надо съездить в хирургию… узнать, кто проводил операцию… и где сейчас Света… на теле должен остаться шрам…
До меня не сразу дошло, что Дарья Семеновна твердит одно и то же:
– Посоветуйте, вы же адвокат! Что мне делать? Какую выбрать линию поведения?
– О чем вы?
– Сейчас идет следствие, будут искать крайнего, и я боюсь, что крайней сделают меня. А я никак не могу попасть в тюрьму!
– Неужели? – ехидно спросила я. – Это почему же?
Медсестра не услышала иронии.
– Потому что я – единственный кормилец в семье! На моей шее дочь восемнадцати лет, без образования и без работы, и два грудных внука! Я себе не могу позволить не то что в тюрьму сесть, я слечь с простудой не имею права! Если меня арестуют, мои внуки умрут с голоду. В буквальном смысле. Причем для них это будет лучшим вариантом. Потому что в противном случае они попадут в детский дом, а вы знаете, что такое российские детские дома. Это хуже смерти.
– Но вы ведь действительно нарушили закон! – вскричала я. – Вы взяли у детей кровь на анализы. Вы дали ложное медицинское заключение о состоянии здоровья Костика Алябьева, подтвердили, что у него на теле синяки от побоев, и это позволило органам опеки изъять его у матери.
Дарья Семеновна досадливо поморщилась.
– Я же вам объяснила, что это система, в которой я – только винтик. От меня ничего не зависело. Откажись я, другая медсестра выполнила бы приказ. А у меня были бы огромные неприятности. В отместку Бизенкова запросто могла натравить опеку на мою дочь. Она не работает, дохода не имеет, у нас стесненные жилищные условия, четыре человека в одной комнате – этого достаточно, чтобы изъять близнецов из семьи. Скажите, кому было бы легче, если бы мои внуки оказались в доме малютки? Вам лично было бы легче?
Я молчала, а медсестра продолжала говорить, убежденная в собственной правоте:
– Мне безумно жаль и Светочку, и Костика, и Лизу, но эти дети были обречены. Поверьте, мой отказ ничего бы не изменил в их судьбе. А теперь мне надо беспокоиться о судьбе моих внуков. Я была с вами предельно откровенна, потому что надеялась, вы поможете выработать мне линию защиты. Без грамотного адвоката они съедят меня с потрохами!
– Как зовут вашу подругу, которая сообщила о смерти Фархадини?
– Тамара, она старшая медсестра в женской консультации.
– Завтра, в субботу, она работает?
– Да она каждый день работает, там платную клинику сделали.
Я поднялась со стула.
– Попробую вам помочь, но пока ничего не обещаю, мне надо объективно оценить ситуацию.
Вот никогда не понимала, как это возможно: обидеть чужого ребенка ради того, чтобы обеспечить своему собственному комфортное существование. Когда я наблюдаю за мамашами на детской площадке, то прихожу в ужас: это какое-то зверье! Типичная мамаша готова собственными руками придушить чужого спиногрыза лишь потому, что тот случайно бросил песок в глаза ее малышу. И придушила бы, если бы напротив не стояла точно такая же сумасшедшая родительница, которая только и ждет повода, чтобы забить твоего отпрыска детской лопаткой. А бабушки – это, очевидно, еще более тяжелый случай…
Едва я вошла в квартиру Нащекиных, ко мне кинулся Никита:
– Слушай, сегодня я ездил в детский дом, разговаривал с директором…
– Костик еще там? – перебила я. – Он жив?
– Конечно, жив, – удивленно ответил Никата. – А почему ты спрашиваешь?
– На всякий случай. Ты видел мальчика? Как он выглядит?
– Нормально, учитывая обстоятельства. Грустит, иногда плачет, но у них хороший психолог, с ним работают. Я видел Костика издалека, не стал пока подходить, знакомиться, говорить, что я его отец, ну, чтобы не травмировать раньше времени…
Алка хмыкнула за его спиной. У меня промелькнула догадка, что благоверная уже успела промыть ему мозги на тему внебрачного ребенка, и Никита уже не так решительно настроен забрать его в семью.
– Я узнал, – продолжал Нащекин, – кто хочет взять под опеку Костика Алябьева. Это стоило мне крыши.
– Какой крыши?
– Детскому дому будет оказана шефская помощь в виде новой шиферной крыши. Так вот, никакой это не Борис Теодорович.
– Я и сама уже в курсе.