Детский сад
Шрифт:
— Это он о Пальме, — подсказала Милена. Кроме всего прочего, Терминалы могли чувствовать направление человеческих мыслей, что делало их слегка похожими на Нюхачей. По мере того как у Милены угасали силы, способность считывать мысли, наоборот, усиливалась. — Он хочет покататься на Пальме.
Принцесса взглянула на Милену с беспомощной растерянностью. «Она что, подыскивает подходящую мелодию? — подумала Милена. — Но нет таких песен, где бы спрашивалось, может ли передаться твоему ребенку вирус от человека, считающего себя собакой».
— Да все нормально, Анна. Я проверяла. Пальма не заразный и никакую инфекцию
Человек, не страдающий заиканием, мог бы при этом беспрепятственно соврать. Певуны же лгать не могли. Любая ложь не позволяла петь таким же образом, как заикание не дает нормально говорить.
— Как бы ты поступила, найди его кто-нибудь, кто знал его раньше, до того как он стал собакой?
— Вернула обратно, — улыбнувшись, предположила Милена.
— А если б то была его жена?
— А вот это было бы печально, — пожав плечами, заметила Милена с флегматичной улыбкой. — Особенно учитывая, что он считает себя не кобелем, а сучкой.
Милена сегодня чувствовала себя спокойно; вообще ей всегда было легче на людях. Ужас приходил по ночам — с холодным липким потом; безостановочным, до одури, хождением из угла в угол, всепожирающим страхом смерти. Майк, бедный Майк тогда просыпался и прижимал Милену к себе — дрожащую, стучащую зубами.
Милена была невосприимчива к лекарствам. Назначенные генетические супрессанты организм отторгал. Тогда ей давали иммунные супрессанты, чтобы как-то привить снадобья, но тогда вперед устремлялись раковые клетки. По ночам они давали о себе знать усиливающимися болями во всем организме. Она ощущала их разумом и пыталась отыскать спирали — те самые, которые можно было бы изменить мыслью. Но ей еще не приходилось изменять столько клеток сразу. Никогда прежде Милена не бывала такой измотанной и растерянной. Временами ей казалось, что за ночь, во время сна, некая иная ее часть, повинуясь старой программе, снова преобразует клетки в раковые.
Иногда это ее даже забавляло. «Я не могу перебороть ни одну болезнь и умираю, потому что все снадобья в основе своей — те же болезни, только в зачатке. Надо же было так всему перепутаться».
Снадобья ей давали в основном устаревшие — такие, от которых в организме гибнут клетки. Они вызывали тошноту, сонливость или заторможенность. От них пересыхало в глотке и становилось так тошно, что даже поднять стакан воды и то было невмоготу. И волосы при этом редели и выпадали.
Но и не только это. Странным образом стало расти светящееся пятно на ладони и через руки постепенно передалось на лицо. Теперь Милена частично светилась в темноте. Чувствовалось, что в генах происходит и еще что-то — какие-то подспудные попытки мутировать, вырастить что-то новое.
Но уж лучше это, чем ее эйфория. Когда ужас зашкаливал за все возможные рамки, Милене давали таблетки счастья. Тогда она начинала истерично, в голос блажить о том, как у нее все будет прекрасно, когда она выздоровеет. Как она бросит театр и станет пилотом-астронавтом. Несла околесицу и сама в нее верила. Лицо Майка — у него в эти минуты напрягались мышцы, страдальчески сужались глаза — говорило о том, что он готов не спать всю ночь, только бы не слышать ее невменяемые вопли радости и безумного облегчения.
Но сегодня день выдался действительно на славу. Все складывалось на редкость благополучно.
— Милена, стулья расставлены, — позвал Майк. Сам он уже сидел, равномерно распределив вес по бамбуковому каркасу своего миниатюрного трона. Позвал именно он, а не Питерпол: тому не нравилось подавать голос на публике, выдавая тем самым свое заикание. На это уже мало кто обращал внимание, но его это все равно задевало.
Неожиданно Милена почувствовала, как ей в ладонь тычутся кончиком носа. Пальму никогда не приходилось подзывать. Он сам знал, когда подходить, и был сообразительнее большинства собак. Возможно, ему в свое время ввели вирус отзывчивости. Когда он еще был человеком. На людях Пальма был приучен носить шорты, а спал в передней, в специально отведенной ему плетеной корзине.
— Паль-ма! — звонко пропел Берри и тоненько кашлянул, взбираясь ему на спину. Милена с Принцессой, держась за руки, шли по травке. Пальма бежал рядом на четвереньках, часто дыша и высунув язык изо рта, ощеренного по-собачьи. Он явно блаженствовал.
О, какой это был славный день! И деревья, и небо с облаками. В одном из уголков парка, в отдалении, скрытно шевелились и передвигались кусты. Жужелицы, трое или четверо. Они следовали за Миленой молча, даже несколько чопорно, держась на почтительном расстоянии. Милене они докучали и были уже скорее не в радость, а в тягость. Она предполагала, что раковые опухоли внутри нее они видят как некие островки золотистого света. Рак пел им о жизни даже тогда, когда на самом деле убивал Милену.
Но сегодня все было так красиво и здорово, что она даже нашла в себе силы и желание улыбнуться им и помахать рукой. Те тотчас же заулыбались и замахали в ответ, отчего на какое-то время приняли вполне человеческий облик: белозубые улыбки на лиловых лицах, радость от встречи с другом в этот погожий день. В одном из них Милена узнала все того же Короля. Ему она отдельно улыбнулась и махнула рукой.
Первоначально выхода Милена не планировала. Она хотела собрать друзей непосредственно в ее больничных апартаментах Кораллового рифа. Там было вполне уютно и тепло. И кухня отдельная, и спальня, и подобие гостиной, и даже балкончик с видом на реку. На нем все какое-то время и теснились, и уже потом решили, что снаружи так тепло и идти недалеко, так что Милена особо и не утомится и не продрогнет. «Как они, наверное, устали от всех этих моих постоянных болячек», — догадывалась Милена.
Питерпол, предупредительно вскочив, помог ей сесть, причем делал это с такой подчеркнутой обходительностью, что Милена с трудом сдерживала улыбку. Отношения у них немного разладились — и то ненадолго — лишь тогда, когда она деликатно отказалась от его услуг в «Комедии». Все-таки Данте не был «человеком из народа». Прежде чем сообщить о своем решении Питерполу — она решила сделать это за обедом в «Зоосаде», — Милена несколько недель мучилась, ночей не спала. Питерпола она заменила Джейсоном, желчного вида Аптекарем, который участвовал в их версии «Фальстафа». Слушая ее пространное объяснение, Питерпол не проронил за обедом ни слова. Лишь потом она узнала, что ему хотелось ответить ей траурной музыкой из «Пера Гюнта», но от растерянности он не сумел вместить в мелодию слова. И он тогда не рассердился, а был просто очень, очень разочарован. А может, даже и испытывал некоторое облегчение.