Детство Сашки
Шрифт:
А Сашка не курил. Нет, он, конечно, попробовал, как и все, еще два года назад, в пятом классе, но горечь во рту, этот запах дыма, спертое дыхание и сразу — кашель… И он так и не стал курить. Он вообще не любил, когда его заставляют что-то делать. Тогда он упирался, тормозил, делался совсем как дурак, не понимая, чего от него хотят. «Вот баран,»- говорила мама, «- ишь, как уперся». И отставала. А ему только этого и было надо.
На реку и на водохранилище без взрослых ходить было нельзя. Но можно же не говорить, что пошли купаться? Просто гулять, а потом совершенно случайно, мимо дома Лёшки, к которому зайти и попить воды из-под крана просто необходимо, потому что очень жарко, выйти вдруг к заливам, к
А вот со Второго залива можно долго не уходить. Туда родители не доберутся по такой жаре. Там песок, на котором невозможно лежать, такой он раскаленный. И теплая-претеплая вода, которая кажется черной из-за черного от гниющих опилок дна залива. На другом берегу залива два яхтклуба. Тот, что подальше — университетский. Туда нас не пустят. А вот то, что ближе — это наш, где есть у нас знакомые, которые иногда берут с собой в яхту, и тогда по спокойной воде легкий «оптимист» или «финн» режут легкую волну, перекидывая справа-налево в поисках ветра свой парус.
«Оптимистам», кажется, вообще ветра было не надо. Они двигались по зеркалу водохранилища даже в полный штиль. Такие легкие, что казалось: дунь в парус — и понесется. Васька показывал класс, когда на таком «оптимисте» подлетал к причалу, а в последний момент делал движение рулем, и яхта («ты чо, очумел? это не яхта, а швертбот!»), резко остановившись, мягко бортом касалась досок причала. Так мягко, что ни царапины не было на лакированной поверхности.
Потом Сашка помогал ему доставать швертбот («вот, я знаю — швертбот, швертбот, швертбот») из воды, подержать чуть, чтобы стекла вода, а потом, перевернув вверх днищем, шагать под ним к сараю («дурак, это эллинг!»), где судно оставалось до следующего утра.
Оставлять эти скорлупки в воде или на свежем воздухе было нельзя. Тонкая фанера, которая прогибалась даже под рукой, моментально намокала, и на ближайшую неделю маленький «оптимист» выходил из строя, а виновник этого становился вечным (неделя — это почти вечность летом!) дежурным по причалу. Дежурный вел журнал, куда записывались все вышедшие яхты. Дежурный обмывал доски пирса, мыл полы в домике яхтклуба, принимал яхты в эллинге, и записывал тут же любое замечание в тот же журнал, чтобы утром уже не он, а кто-то другой стал дежурным.
На тот берег можно было добраться, обойдя пешком вдоль всего залива. Но это лишних минут пятнадцать по жаре. И потому ребята бежали сразу к воде, стаскивая рубашки и штаны, а потом, «как Чапай», загребая одной рукой, а в другой держа сверток одежды, плыли наперегонки к сырым доскам причала.
Сашка так и не научился плавать быстро. Зато он мог плавать далеко и очень долго. Вода поддерживала его. Когда он был совсем маленьким, он дважды или трижды тонул, но страх воды исчез, как только он почувствовал эту поддержку. Если правильно вытянуться, то не надо почти двигать руками или руками, вода сама будет держать тебя на поверхности. Он иногда даже загорал так, лёжа на воде, и только слегка-слегка двигая кистями рук, чтобы удержать равновесие.
Потом, накупавшись и нанырявшись до головной боли и красных глаз, все вместе они шли обратно в свой двор. И только вечером, уже отдохнув, обсохнув, он шел домой.
— Купался? Ну, скажи, купался? — допытывалась мать. Но он тут же упирался, смотрел исподлобья, и только отрицательно мотал головой.
— Ну смотри, утонешь — домой не приходи! — говорила она и гнала мыть руки и за стол — ужинать.
А завтра опять было долгое жаркое лето без уроков, когда можно было просто пойти проводить родителей на работу, а потом забежать к Ваське, да и сбегать в
Дел было так много, а уроков — не было…
Кино
Мама дала Сашке рубль. Не просто так дала. Он уже неделю канючил, чтобы его отпустили в кино. Классный фильм шел в «Родине» — «Седьмое путешествие Синдбада». Васька уже смотрел. И Лёшка сходил. А он целую неделю только смотрел афишу, бегая за хлебом.
Как раз на выходе из двора стоял фанерный зеленый щит, к которому прибивали раз в неделю свежую афишу, нарисованную на настоящем холсте художником из кинотеатра. Иногда художник не рисовал, а просто писал название фильма и время. Но все знали, раз так написано, то ходить на такой фильм не надо. Не будет там ничего интересного. Ведь, если фильм интересный, разве может художник не нарисовать поразившую его сцену? На этой афише, уже неделю висевшей посреди главной улицы поселка, был огромный циклоп, прямо как в книжке про Одиссея, державший в поднятых вверх руках целую скалу. А внизу, у его ног, уплывал в море и никак не мог уплыть маленький кораблик.
Мама долго сопротивлялась. Она говорила и о той двойке, что Сашка получил, потому что не сделал домашнее задание. И вспоминала тот день, когда «ребенка» (вот так она всегда, чуть что — ребенок!) отпустили днем погулять, а потом ночью искали по знакомым и друзьям. Еще говорила, что это надо заслужить, что кино — это поощрение. Она так всю неделю говорила.
Папа бы давно отпустил в кино и дал денег. Но на этой неделе папа работает в ночную смену. Сашка даже бегает по вечерам к нему на работу, относит кастрюльку с горячей картошкой, проходит с гордостью через проходную мимо вооруженного наганом охранника: «Я к папе. Ужин несу». И потом надо было пройти длинным коридором, пол которого покрыт чугунными плитами, где пахнет горячей смазкой и металлом, потом свернуть к лифтам, опуститься вниз на два яруса, там направо и до конца. В конце стеклянные двери, за которыми большая светлая комната с огромным пультом с разными рычажками посередине, а напротив пульта — электрическое табло, все в мелких лампочках, подмигивающих разными цветами.
Папа после такой работы приходил почти в девять утра, когда Сашка уже убегал в школу, а Вовчик — в другую, и сразу ложился спать. И когда Сашка возвращался из школы, он еще спал, а когда приходил с гуляния — уже спал, готовясь к ночной смене.
В среду привезли мороженое. Когда его привозят, то продают из большого зеленого фанерного ящика на улице возле продуктового магазина. Еще не жарко, вторая половина мая. А вот когда жарко, то мороженого уже не привозят: все мороженое съедают в городе. Сашка прибежал с улицы домой, открыл дверь своим ключом, и несколько минут ходил по коридору, не решаясь разбудить отца. Но половицы скрипели, он шмыгал носом, и скоро из-за закрытой двери большой комнаты раздалось:
— Саша, я тебя слышу, что случилось?
Он тогда попросил 12 копеек на мороженое, получил разрешение, слазил в кошелек, убежал. На улице с наслаждением сгрыз замороженное мороженое, даже замерз немного. Потом еще погулял, а мороженое все продают… Он тогда опять прибежал домой, и уже сразу полез к спящему отцу:
— Пап, дай двенадцать копеек, мороженое купить!
Папка, ничего не понимающий спросонок, желающий только, чтобы от него все отстали, разрешил. А потом, через час, Сашка еще раз покупал мороженое. Уже полурастаявшее, но все равно такое вкусное, такое сладкое. Хоть и не жарко на улице, но ведь не мороз, мороженое и тает. Три мороженых за день!