Дева Баттермира
Шрифт:
Уважаемый сэр,
Некоторое время назад я вознамерился написать Вам, однако чувствительность Вашей души, какую Вы изволили проявить во время нашей последней встречи, заставила меня отложить на время перо.
И все же смею сообщить Вам, что Томас Хэтерингтон, заключенный в тюрьму за долги, слишком поздно обратился к обществу с просьбой о помиловании. И на всю долгую, холодную зиму он оставлен совершенно без радостных перспектив, без малейшей надежды на освобождение. Ему уж исполнилось восемьдесят три года; его сын, что пребывает в данной тюрьме по тому же обвинению, умер у него на руках вскоре после моего прибытия сюда. Долг составляет 23 фунта. Издержки же на его содержание уже составили 24 фунта 10 шиллингов!!!
Общество никогда не дает на одного заключенного более десяти фунтов, как бы ни обстояли дела; мне доводилось составлять заявления и просьбы от заключенных в самые разные инстанции, и всегда они бывали рассмотрены весьма
Долг, из-за которого сей арестант был заключен в тюрьму, — за пиво перед пивоваренным заводом в Эстон-Мур: пожилой человек был постоянным клиентом завода в течение восемнадцати лет! Будучи управляющим паба, он постоянно закупал товар. Официальным владельцем пивоваренного завода является, как заявлено, мистер Кристофер Блэкетт, проживающий в Ньюкастле. Молю, будьте столь любезны, уговорите канцлера, который теперь находится здесь, в своей резиденции, использовать свое доброе влияние на мистера Блэкетта, дабы он согласился принять от нас те небольшие средства, которые мы способны внести за этого несчастного человека, и освободить его из заточения…
Возможно, Тот, кто утешает меня безмолвно, утешит и Вас и Ваших близких.
Уважаемый сэр,
Искренне Ваш с любовью и благодарностью,
Джон Хэтфилд.
Это было лишь одним из многочисленных его писем.
Хэтфилд, с добродушного попустительства мистера Кемпбелла, который продолжал напоминать Хэтфилду, что, как мальчик, который когда-то пел на хорах кафедрального собора и назубок знал Священное Писание, сначала стал влиять на окружающих, а после уж и совсем принялся распоряжаться в тюрьме согласно христианским принципам. Он преподнес всем выдающийся пример веры и благотворительности: он выслушивал обиды каждого страждущего, кто искал встречи с ним, а тех, кто приближался к нему с большой неохотой, весьма в деликатной форме ставили в известность о его возможностях, случись им нужда в посторонней помощи. Преподобные Марк и Паттерсон по всему городу разносили слухи о спасении и перерождении всей тюрьмы. На этом несокрушимом фундаменте Хэтфилд принялся строить.
Он принимал у себя общественность Карлайла так, словно был мелкопоместным князьком. Каким-то непостижимым образом всего в течение нескольких дней ему удалось насадить радикальные мировоззрения в умах горожан. Его перестали считать диковинкой, куда в меньшей степени уродцем, и даже не обольстителем, который повсюду пользуется весьма дурной славой, подделыциком документов, уголовным преступником и самозванцем — но человеком со столь уникальными качествами, что всякий, общавшийся с ним, уходил от него, преисполненный чего-то лучшего. Чувство глубокого почтения к
Хэтфилду поселилось в душах всех, кто хотя бы раз беседовал с ним, и позже, во время судебного заседания, им были преисполнены все речи, что произносились перед присяжными, и именно это более всего тронуло самых важных граждан Пограничной Столицы.
В то время как тюрьма стала для него открытой лабораторией, в которой он день за днем творил добрые дела, так его отношения со священниками — не только с преподобными Марком и Паттерсоном, но со священниками по всей стране, с которыми он вступил в очень оживленную переписку, — стали очевидным свидетельством тому, как внутренняя вера в нем побеждает. И в самом деле, время от времени создавалось впечатление, будто священнослужители терялись от одной лишь страстности абсолютной веры Хэтфилда в Господа. И все же, несмотря на все его грехи, ни у кого не возникало ни малейших сомнений относительно истинности его веры — если исходить из всех этих очевидных свидетельств, — и потому истории о его невероятной набожности расходились по стране небывалыми слухами, сопутствуемые шумным одобрением в адрес блудного сына. И вновь Хэтфилд — иногда Дон Жуан, иногда Спартак, иногда Зевс во множестве обличий, иногда Человек из Народа — сыграл роль, имевшую гигантский культурный резонанс во всех слоях общества — спасение и возвращение Падшего Человека. Карлайл с распростертыми объятиями встретил своего Блудного Сына. «Карлайл джорнел» докладывала:
Его манера вести себя здесь, в месте заключения, отличалась тем свойством, что вызывала восхищение, смешанное с сожалением в тех, кто посещал его: восхищение его врожденным и благоприобретенным благородством; сожаление же по тому поводу, что такие способности, будь они применены с пользой для общества, сделали бы его обладателю немалую честь, и которые могли бы послужить на развитие и процветание общества, были совершенно скрыты и утеряны лишь по причине, что он сошел с праведного пути к добродетели… Священник, который в силу обязанностей своих должен был посещать его, нашел в нем человека весьма понимающего, много знающего, да к тому же умеющего к месту цитировать Библию.
Дневник
14 августа 1803 года, Карлайл
Завтра меня доставят в древнее здание муниципалитета этого исторического и восхитительного города (здесь нет здания суда: я слышал, что газеты довольно часто жалуются на это) и будут судить.
Я готов. Я сам буду вести свою защиту, хотя господа Топпинг и Холройд — весьма начитанные джентльмены, которые постоянно делают бесчисленные ссылки и сноски, — уже назначены моими адвокатами. Я удивлен, что Микелли, моя дорогая жена, так и не приехала; поскольку я много раз посылал безответные письма как в Лондон, так и в Тивертон, я склонен предположить, что она отвернулась от меня. Моей дорогой Мэри я послал письмо, моля ее о прощении. Я причинил ей вред своей жестокостью, и Он наказал нас обоих, забрав к себе нашего единственного ребенка. Бедняжка Мэри! И все же я хорошо ее знаю и верю, что ей достанет мужества выжить с Его помощью.
Теперь Он стал моей единственной и постоянной целью. И как знак милосердия ко мне, Он отнял у меня тот вид сумасшествия, от которого я страдал в течение столь долгого времени, с самого детства, когда мое «я» словно бы покидало тело и смотрело на него как на посторонний предмет, как на камень или же на тропинку. И вместе с этим ушли мои ночные кошмары, крики в темноте, мои страхи, и хотя я прекрасно знаю, что где-то поблизости в городе находится Ньютон, но я уж больше не страшусь его и не испытываю смертельного ужаса перед ним. Я сам по себе. Я действую так, как желаю, и это приносит мне лишь благосклонность всех прочих, куда бы я ни повернул на этом пути. О, если бы только я мог быть самим собой всю мою жизнь, тогда Господу нашему не пришлось заступаться за грешника.
«Никогда прежде в этом городе, — сообщала «Карлайл джорнел», — перед судом присяжных не рассматривалось дело, которое бы вызвало всеобщий интерес». Город был переполнен: ни в одной гостинице не осталось ни одной свободной комнаты. Кареты и повозки прибывали с разных концов страны.
Судебное слушание освещалось в печати самым детальным образом, однако «Карлайл джорнел» публиковала самые длинные и подробные статьи. Выдержки именно из этих статей более всего цитировались.
В десять тридцать утра в понедельник, пятнадцатого августа 1803 года Джона Хэтфилда доставили из карлайлской тюрьмы в здание муниципалитета для судебного слушания. Его сопровождал тюремщик мистер Кемпбелл и целый эскорт из числа йоменов [55] . Толпы народа на улицах были столь велики, что ему пришлось предоставить почтовую карету. По всем улицам его сопровождали аплодисменты, и ему с большим трудом удалось войти в здание муниципалитета, поскольку гигантская толпа, собравшаяся у входа, напирала со всех сторон.
55
Йомены — в Англии XIV–XVIII ее. крестьяне, которые самостоятельно вели хозяйство на земле, являвшейся их наследственным наделом.
Суд
Слушание началось в одиннадцать часов утра пятнадцатого августа 1803 года, «перед выездной сессией суда, назначенной в данном графстве, в присутствии сэра Александра Томсона».
Средневековое здание муниципалитета было настолько переполнено людьми, что это мешало работать репортерам. Все графство присутствовало на заседании, весь город, и основная часть публики была за Хэтфилда и осаждала городской муниципалитет в течение всего дня с той же непоколебимой отвагой, с какой когда-то английские и шотландские войска осаждали сей город в ходе семивековой истории.
«Заключенный, — сообщала газета, — весьма красив и элегантен, и все его поведение во время суда отличалось безукоризненностью и достоинством, и он воспринял сложившуюся ситуацию с непоколебимой стойкостью духа».
Хэтфилд увидел одного или двух своих старых друзей, которые находились поблизости от места суда, и одного врага. Что же касается его адвокатов, то Холройд уже написал несколько обращений еще до начала заседаний суда, и Топпинг проводил Хэтфилда на отведенное для него место.
Сэр Александр Томсон прибыл к зданию муниципалитета и столкнулся с такой суматохой и столпотворением в зале, что вынужден был пригрозить очистить зал от посторонних, если шум немедленно не прекратится. Наступившая в зале гробовая тишина лишь подчеркнула ужасный шум, который несся с улицы из-за запертых дверей.
Хэтфилд оделся тщательно и во все самое лучшее, что у него было. Новый, но неброского цвета камзол; новые крепкие черные башмаки из магазина Джорджа Джонсона, который назывался «Сапожных дел мастер для аристократов всего графства»; его густые ненапудренные волосы были завязаны на затылке. Он оглядывался по сторонам, всматриваясь в лица людей, которые его окружали, как когда-то осматривал окрестности залива Моркамб, репетируя новую для себя роль. И точно так же, как в прошлый раз, ему припомнился пример величайшего, блистательного актера Кембла, когда его попросили подняться, дабы прослушать обвинение, выдвинутое против него. Он сумел подняться с таким сдержанным чувством собственного достоинства и в то же время с такой щегольской удалью, что весь переполненный зал поднялся вслед за ним. Это было истинным театром, и всем им предстояло сыграть собственную роль в этом действии. Секретарь суда зачитал следующее: