Дева и Змей
Шрифт:
– Без меня? – задумчиво и медленно повторил Невилл. – А как ты себе это представляешь – без меня?
– Не представляю, – призналась Элис, – поэтому и спрашиваю. Ведь ты даже… не знаю. Ты – не человек, и не только потому, что нелюдь. Откуда в тебе все это?
– Что? – глаза его светились тем же огнем, что и волны. – Что “это”, сиогэй?
– Нежность, – Элис взяла его руки и спрятала лицо в прохладных ладонях, – заботливость, понимание. Человечность. Ты – мой ангел-хранитель? Очень странный ангел, не такой, как у всех. Да?
– Хранитель, – повторил Невилл вместо ответа и рассмеялся, притянув Элис к себе. Тихо звякнули его серьги. – Хранитель? Я?!
Слышишь,50
Стихи Талены
ГЛАВА VIII
5-Й ДЕНЬ ЛУНЫ
“В пятый день луны Каин принес Богу неправду, то есть день лукавый”.
“Упырь – это славянский вампир, чрезвычайно порочный”.
В отличие от Элис, Курт не воспринимал Драхена и все связанное с ним как сказку, не важно, страшную или чудесную. Он и рад бы, но в академии изучали отнюдь не фольклор. Правда, если поначалу Змей показался Курту обыденной нечистью, из тех, кого раньше называли просто “черт”, относя к чертям всю без разбору живность вроде русалок, леших и водяных, то, читая записи Лихтенштейна, продираясь сквозь знакомые лишь по специальной литературе иудаистские термины, Курт пришел к выводу, что Драхен – скорее идея, нежели существо. Воплощенная идея? Запросто! Если уж в самом известном на советской сцене балете фигурирует Злой Гений, и вытанцовывает как живой в черном костюме и таких же тапочках, то почему не воплотиться и собственно Злу?
Выводы, в общем, не утешали. Потому что идеи – это было не по части Курта. Идеями, движениями духа и прочими тонкими колебаниями занимались совсем другие люди, хотя и по тому же ведомству. А жаль. Хотелось бы самому найти и приручить что-нибудь эдакое.
В любом случае, сейчас совершенно ясно было, что убивать Драхена нельзя. Во-первых, потому что это, разумеется, невозможно. На данном этапе человеческого развития уничтожение Зла означает полное истребление всего, что есть на планете разумного. Это, не говоря о том, что для самого-то Змея планета Земля представляла интереса ровно столько же, сколь гречишное зернышко для человека, перед которым поставили тарелку гречневой каши. Или даже меньше. Хоть стерилизуй земную поверхность, Драхена не убудет. А может быть, даже и лучше станет.
А во-вторых, как ни печально это признавать, глупо избавляться от такой нужной в хозяйстве вещи, как чистое и всемогущее Зло. Но вот что странно: информация, в общем-то, доступна. Ни Ефрем, ни его отец, ни сами фон Нарбэ даже не задумываются над тем, чтобы попытаться ее скрыть или как-то использовать. А если уж знают они, значит, должны знать и те люди, которым по долгу службы положено интересоваться подобными вещами. И где они, эти люди? Работают? И на каком же этапе их разработка? Не так уж и трудно выйти на Драхена, не составляет, наверное, труда и встретиться с ним. А поскольку он воплотился, значит, появились и способы на него воздействовать. Элис, вон, сама того не понимая, веревки из него вьет. Что же в таком случае могут сделать специалисты, – это никакой фантазии не хватит, чтобы представить.
Исааку Лихтенштейну удавалось вымогать из Змея самые невероятные чудеса. Во всяком случае, еще на первой трети первой тетради для Курта прояснились кое-какие смутные вопросы, касающейся новейшей истории. А ведь тот же Исаак плавал, как ни меряй, довольно мелко. В мечтах своих, да, он устремлялся в заоблачные выси, но научные изыскания прекратил по причинам вполне понятным, после чего стал сугубым прагматиком. И если высказывал Змею желания, выходящие за рамки обычных человеческих фантазий, то исключительно затем, чтобы снизошедшая к нему сила не потеряла интерес к клиенту.
Не может быть, чтоб не нашлось да хоть в той же Германии еще нескольких специалистов уровня Лихтенштейна. Если ни к кому из них не пришел любопытствующий Змей, то лишь потому, что не повезло. Если же целенаправленно проводить эксперименты, искать раздражители, стимулы, на которые последует однозначная реакция, опыт Лихтенштейна можно повторить. Но, достигнув успеха, не погружаться в пучины самоуничижения, а стремиться к новым вершинам. Воплотившаяся идея не способна на развитие как личность. Воплотившееся Зло – тем более. Зло вообще, при всем своем разнообразии, довольно убого, если не сказать, примитивно. Значит, единожды найденная схема будет работать бесконечно долго.
Ну да, осталось всего ничего: начать да кончить.
…На площадке перед подземным гаражом, шофер выскочил из машины, распахнул дверцу перед Куртом. Тот, выходя, поймал взгляд дежурного и разозлился, на себя разозлился, и на парня в стеклянной будочке. “Мерседес” ручной сборки и личный шофер еще не делают человека кем-то особенным. Много ли нужно, чтобы это понять? Видимо, много. Ох, как много еще нужно объяснять, сколькому еще надо учить, причем учить людей умных, людей способных, людей не прозябающих, как этот паренек в должности дежурного на платной парковке.
Взять тех же фон Нарбэ, прекрасного парня Вильгельма, так хорошо понимающего свою ответственность за тех, кто от него зависит. Ответственность он понимает, этакий добрый барин, и, хочется верить, что разумный. Но сколько людей в Нарбэ обеспечивают благополучие замка и его хозяев? Сколько в самом замке трудовой интеллигенции? Обслуга их домашнего аэродрома, личный врач, священник, целый парк техников, не только аэродромных. В деревне вообще без механизаторов не жизнь. А лесники с высшим образованием, ветеринары, ухаживающие за фазанами, оленями и прочей живностью в роще вокруг замка – да мало ли там культурных, образованных людей? И все они проходят по категории “прислуга”. И высшей честью для себя считают отужинать за хозяйским столом. То есть, хозяева держат их ниже, чем средневековые бароны держали борзых собак. Тем позволялось кормиться тут же, в столовой. Как вот Ефрему, особо приближенному за былые заслуги его батюшки перед семьей фон Нарбэ.
Спускаясь в лифте за “Победой”, Курт с некоторым содроганием поймал себя на мысли о том, что Драхен, если обработать его должным образом, способен, наверное, разом искоренить такую несправедливость. Вот только выйдет ли из этого что-нибудь доброе? Если, действительно – разом? Если люди не сами осознают несправедливость, а заставит их чужая и зловещая воля?
Да уж… тяжела ты, шапка Мономаха. Прав Ефрем, зло – оно и так есть, а вот добро, как ни печально, люди должны делать сами. Но это все – теория, наподобие тех же идей, только невоплощенных. На практике же, если человека не заставить, черта лысого он сделает добро, хотя бы самому себе.