Девичьи сны (сборник)
Шрифт:
– Севилья – это чудо. Надо бы вам и в Гранаду съездить, посмотреть Альгамбру.
– Гранада – это чудо, – поддразнила его Ольга.
– Совершенно верно. Мир полон чудес.
Они помолчали, глядя друг на друга.
– Оля, – сказал Олег, понизив голос. – Милая Оля, я очень перед тобой виноват…
– Нисколько не виноват. – Ее голос прозвучал резковато.
– Знаю, ты уязвлена тем, что я исчез надолго… не объяснил, не объяснился…
– Не нуждаюсь ни в каких объяснениях.
– Оля, не надо так… непримиримо… Понимаешь, когда я прилетел в Индию, меня будто захватил поток…
– Тебя захватила твоя Чару.
– Поток разнообразной жизни. Можно сказать – я услышал, как течет сама История.
– История и у нас течет, не только в Индии.
– Это верно. Но когда с московских улиц попадаешь в мир совершенно другой, то тебя будто оглушает… и ты пытаешься понять мир не как простое скопление вещей… Мне трудно выразить словами, Оля…
– Ах, Олег… твои вечные фантазии… – с потаенным вздохом сказала она. – Понять мир! Просто не умеешь жить как все.
– Оля, прости меня!
– Тебя вечно заносит. Не замечаешь, что своими поступками причиняешь боль. Вот и Катя вчера… Заморочил голову бедной девочке…
– Прости, прости! – Олег вдруг пал на колени и обнял ее ноги. – Умоляю тебя, прости!
– Встань сейчас же! – крикнула она.
И тут распахнулась дверь, вошел Джамиль. Остановился на миг. Лицо его, обрамленное черными бакенбардами, потемнело. Не глядя на поднявшегося с колен Олега, он прошел к окну, бросив на ходу Ольге:
– Я оплатил экскурсию в Севилью. Завтра в девять.
Возникло трудное молчание.
– Сильный ветер сегодня, – сказал Джамиль.
Олег вытащил из нагрудного кармана пачку сигарет, сунул ее обратно. Он как-то ссутулился больше обычного, словно стремясь стать малозаметным.
– Понимаю, должен уйти… – Он вздохнул. – Оля тебе подтвердит: я просто просил прощения.
Ольга сидела молча, подперев щеку ладонью. На ее гладком лбу прорезалась между бровей складочка.
– Я, как всегда, во всем виноват. – Олег опустил голову. – Простите. Всего вам хорошего.
Он шагнул было к двери, но тут Джамиль сказал резко:
– Очень хочу набить тебе морду.
– Ну набей… если сможешь…
– Перестаньте! – властно сказала Ольга. – Уходи, Олег.
– Я тебя ненавижу, – сказал Джамиль, медленно двинувшись к Олегу. – Ни одному слову не верю, клянусь. Взлетел над побережьем! Прогуливал китайских собак! Сплошное вранье!
– Это дело твое – верить или нет. – Олег сощурил узко посаженные синие глаза. – Джамиль, не советую лезть в драку, – быстро добавил, уловив его угрожающее движение. – Я занимался карате.
– Чем еще занимался? – Джамиля было не узнать: лицо будто затвердело, баки топорщились. – Циновки плел? Баб соблазнял?
– Ты живешь во времени, – сдержанно ответил Олег, – и я живу во времени. Только мы по-разному понимаем…
– Что? – выкрикнул Джамиль. – Что понимаем по-разному? Ты вообще ничего понимать не хочешь. Ты… ты девиант!
– Девиант? Ах, ну да, девиация… То есть отклонение… А ты чем занят, Джамиль? Ты, физик, занят наукой? Черта с два. Харчевню открыл, шашлыки жаришь. Нувориш!
– Новый русский, да? Ну и пусть! А ты кто? Новейший русский? Ошалел оттого, что свобода теперь, слинял за границу…
– Прекратите! – заорала Ольга, ладонями сжав виски. – Заткнитесь оба! – Ее голос сорвался в визг.
– Все, все, умолкаю. – Олег пошел к двери. – Только учти, – бросил Джамилю, – ты не Штольц, я не Обломов. Оля, прости! И прощай.
3
– А денек-то сегодня хорош, – сказал Аффонсо, задрав к небу клочковатую желтую бороденку, отросшую за время плавания.
День, и верно, выдался погожий. Корабли, стоявшие на якорях, лишь слегка покачивало на зыби. С неба наконец-то сползли тучи, поливавшие нас холодным дождем, пока мы шли черт знает куда (перекрещусь при мысли о черте), не зная, обогнули ли мы проклятый этот мыс или все еще не дотянули до него. Наши корабли мотало и швыряло с волны на волну, с волны на волну. Стонали переборки, скрипели и гнулись мачты, будто под тяжестью туч, и ветер завывал страшно. Молнии то и дело взрезали темное небо – не иначе, как он (опять перекрещусь) скалил зубы.
Мы валились с ног, окоченевшие, обессиленные, третий день без горячей еды. И ропот пошел на «Сао Рафаэле». Аффонсо, ну да, он-то первым и начал зудить и подбивать нас, матросов, на бунт. Но когда капитан с высоты кормовой крепости закричал нам, сгрудившимся внизу, на главной палубе, чтобы немедленно спустились в трюм вычерпывать воду, – вперед выступил не Аффонсо, нет, а его дружок Жануарио с лошадиной нижней челюстью. Да, Жануарио проорал сквозь завывания ветра требование экипажа: повернуть обратно и идти в Лиссабон… потому что вперед дороги нет, а в гости к морскому епископу никто не хочет. Капитан стал грозить заковать бунтовщиков в кандалы, а зачинщиков вздернуть на рею. И он это сделал бы, потому что капитан «Рафаэля» был нисколько не добрее своего старшего брата, капитана-командора, шедшего на «Сао Габриэле». Но тут кормчий крикнул, что с «Габриэля» сигналят флагами о перемене курса.
Ну да, капитан-командор повернул флотилию на северо-восток – должно быть, решил, что уже обогнули мыс Бурь.
И так оно и было, слава Господу. Шторм утих, через два дня мы увидели берег. Он был гористый, неприветливый – а с чего ему быть приветливым? В этих краях если и живут люди, то уж у них, верно, собачьи головы. Это Аффонсо так говорил по вечерам в кубрике, когда матросы, свободные от вахт, валились на свои жесткие койки.
И опять трепал нас шторм, и один из кораблей – маленькая каравелла-ретонда, груженная провиантом, – сильно потекла и стала совсем непригодна для плавания. На стоянке в заливе, в который впадала какая-то река, капитан-командор приказал перегрузить бочки с водой и вином и ящики с провиантом на другие корабли, а ретонду сжечь. Всю ночь она полыхала. А утром на берег вышли черные почти нагие люди – должно быть, их привлекло ночное зарево. Головы у них были обычные, не собачьи. В общем, они были такие же, как на той стороне Африки, в Гвинее, откуда уже лет двадцать в Португалию привозили чернокожих рабов.