Девочка и пёс
Шрифт:
У Ронберга ёкнуло сердце, но внешне он остался спокоен. Погладив бороду, он сказал:
– Да что ты мелешь, Голова. Мне ли в такие игры играть, когда бесы на том свете уже котел с моим именем на огне разогревают. Во двор я заходил, Сойвина видел, жаль его стало. Я воды ему дал. И придушить хотел, чтоб не мучился, да тебя черта лысого побоялся.
Хишен внимательно смотрел на своего бриода.
– Считаешь меня чудовищем?
Ронберг поглядел в сторону и пробормотал:
– Все мы тут не ангелы, отродья пигритовы.
Хишен помолчал и спросил:
– Ты слышал о восстании дэфоров?
– Слышал, конечно, – немного удивившись такому повороту в разговоре, ответил Ронберг. – В Сайтоне лет тридцать назад бунтовали против власти, жаловались горемычные, что дрочат их все кому не лень и по старой вере отцов жить запрещают. Целую провинцию, забыл название, под себя подмяли, хотели от Сайтоны отделиться. Да не вышло у них ничего, залили доблестные сайтонцы ту провинцию кровью по самые небеса, а бунтовщиков, те что в битвах не полегли, потом еще несколько месяцев пытали по городам и весям в назидании прочим и на потеху толпе.
– Тесалия, – задумчиво проговорил мивар. – Хорошее место, плодородное, холмы, озёра, живи и радуйся.
– Так ты был там. – Ронберг с удивлением глядел на Хишена. В ту пору ему едва ли исполнилось 15-16 лет и тем не менее будущий безжалостный главарь гроанбургской шайки уже махал саблей, истребляя несчастных дэфоров. Старому бриоду стало слегка не по себе. Сидевший перед ним человек оказывается заливал землю кровью чуть ли не с самого отрочества. Ронберг как и многие был наслышан о зверствах творимых сайтонцами над дэфорами, но раньше ему как-то не доводилось встречать никого из тех кто непосредственно творил эти ужасы. Не то чтобы его это потрясло и всё же немного взволновало.
– Вначале они вырезали всех подчистую, стариков, детей, баб, – всё так же задумчиво продолжал Хишен. – Младенцев нанизывали на копья как бусины и носили как знамена. Девок всех насиловали, пока желание оставалось, а потом пихали им во все дырки что не попадя, кулаки, дубинки, бутылки, кнуты, рукоятки топоров, всяких ползучих гадов и ржали как безумные, пока те выли, дергались и извивались в судорогах. А мужиков вкапывали в землю по голову, десятками и даже сотнями, целое поле голов. А потом устраивали дикие скачки по этим полям, раскалывая головы как тыквы. На тех кто оставался жив срали и мочились, напускали на них голодных собак и крыс, мазали их патокой, приманивая на них огневых муравьев, каменных пауков и жуков-резунов, которые забирались в головы, неспешно так выгрызая себе в них норки. Ещё сайтонцам нравилась забава, которую они прозвали "драконья голова". Дэфору вливали в горло горючую смолу и поджигали. Дэфор катался по земле, мотал головой, а пламя изнутри выжигало ему череп. Очень это их веселило
Ронберг, не веря своим ушам, глядел на Хишена, до бриода постепенно доходило, что мивар был вовсе не одним из сайтонских карателей.
– Но потом милосердный король Сайтоны, Ленишан Благословенный, приказал прекратить резню, ибо людям, даже таким подлым как дэфоры, всё же можно найти лучшее применение. Теперь из всех пленённых выбирали каждого третьего, а потом каждого пятого, для показательных пыток и казней. А остальных отправляли на рудники, каменоломни и плантации. Меня выбрали, когда уже отбирали каждого пятого. Не повезло мне, – Хишен усмехнулся, – хотя думаю сайтонский капрал специально поставил меня 15-ым, я плевал в его рожу при каждом удобном случае. Наказаниями вероотступников у них занималось Святое воинство, монастырские задроты, не знавшие в жизни ни вина, ни женщин и окончательно обезумевшие от тоски и церковных служб. Меня пытал "святой воин" по имени Гамрилон. У него были черные зубы и гниющий нос, да к тому же он был хромой. Так что вымещать злобу ему было за что. – Хишен снова усмехнулся. – Но по части пыток он был мастер. Я изведал и дыбу, и каменных пауков, и "дамский сапог", и "ведьмин гребень", и "шершавый перст", и "веселый стул", но особенно мне запомнился "поцелуй дьявола". Это когда раскаленными щипцами палач вырывает или выкручивает из тебя куски плоти. Вот видишь, – он указал на белесые звездообразные сгустки застаревших шрамов на груди и руках. – Я орал так, Старый, что мне казалось каменный мешок, где меня пытали, развалится на части, из горла и носа шла кровь и болело так словно по горлу прошлись наждачкой. Мне вообще часто думается, что я тогда всё же умер. Я несколько раз отрубался, а когда приходил в себя, то видел жуткую рожу Гамрилона и был уверен что я в аду. А иногда Гамрилон уставал от пыточных дел и благодушно так поучал нас, мол, зря вы, дэфоры, рыпались. Молча и терпеливо сносили бы все страдания, сейчас по-прежнему тихонько прозябали бы в своей славной Тесалии. А то вот взяли и затеяли бунт, нехорошо это, нехорошо. А страдания это наоборот очень даже хорошо. Страданиями, мол, душа совершенствуется и человек духовно преображается. Так что, Старый, дивись на меня, духовно преображенного человека с совершенной душой. Правда сдается мне этот хромоногий гнилой сайтонец ошибался и страдания калечат людей и превращают их в уродов.
– Как же ты вырвался от них? – Тихо спросил Ронберг.
– Глупый Гамрилон, перевозя меня и еще нескольких дэфоров в очередной город для представлений, столкнулся с бароном Глубой и повздорил с ним. Барон был пьян и недолго думая расколол Гамрилону башку, ну а люди барона заодно уж на всякий случай прирезали и всех остальных гамрилоновских прихвостней, а нас взяли с собой.
В комнате повисла тишина. Ронберга не слишком потрясли повадки святых воинов Сайтоны, за свою жизнь он видел немало человеческой жестокости и свыкся с ней. Но мысль о том, что жуткий грозный повелитель Гроанбурга один из несчастных дэфоров всё же несколько ошеломила его.
Хишен встряхнулся и сел прямо.
– Ну так что с этой треклятой псиной? Решили вопрос?
Ронберг, обрадовавшись что можно переменить тему, обстоятельно и охотно рассказал о всех перипетиях борьбы с демоническим псом, о всех домыслах и предложенных способах уничтожения на сходке бриодов, с особым удовольствием о своей отважной беседе с чудовищем и о том как он, Ронберг, сумел убедить монстра покинуть город. И почти победно завершил рассказ сообщением, что повозка уже на площади и как только он выйдет из Цитадели то сразу же прикажет грузить присмиревшую псину на колёса и вон из города. Ронберг был доволен собой, хоть он никак не выпячивал свои заслуги в этом деле, по всему и так выходило, что он лично добился самого лучшего и бескровного решения.
Но к своему ужасу он услышал:
– Точно, закопать!
Хишен пришел в восторг от этой идей, о которой в своем рассказе для пущей живости упомянул Ронберг.
– Закопать эту сучью морду в землю на десять метров. Сверху камней накидать и пусть он там гниет хоть тысячу лет. А сверху сортир поставить, ха-ха! Лично буду ходить туда и срать ему на голову. – Дальше Хишен перешел почти на сплошной мат.
Ронберга словно оглушили, весь его хитрый план распался в труху в одно мгновение. Он даже не находил сил отругать себя за то что не догадался умолчать о бредовой идеи Альче. Собравшись с духом, он попытался отвлечь Хишена от глупой затеи и убедить его, что пса непременно нужно вывезти из города, что это есть самый безопасный и легкий путь решения собачьего вопроса. Но Хишен больше не хотел ничего слушать, он уже выбирал место где копать яму. Ронберг попытался зацепиться за место, это могло стать выходом. Он предложил место за городом, подальше от стен, мол, он сам, рискуя жизнью, отвезет туда собаку. Но мивар, чуть послушав его, отмахнулся. Он жаждал закопать чудовище в Гроанбурге и мало того не где-нибудь, а возле Цитадели, чтобы ему было удобно ходить в туалет, который он твердо решил поставить над могилой глупой псины. Ронберг настолько впал в отчаянье, что начал сердиться и не боялся этого выказывать. Он даже принялся приводить дикарские доводы Эрима против закапывания пса в Гроанбурге, с отвращением рассказывая о навечно проклятом городе, ржавых мечах, скисшем вине, протухшем мясе, страшных бабах и немощных мужиках. Но Хишена это ничуть не испугало. "Бред!", категорично заявил он и указал копать на западе от Цитадели, мол, ему хочется смотреть на закат когда он будет гадить на могилу проклятой нежити.
Ронберг мрачно взирал на своего атамана.
– Послушай, Голова, не испытывай судьбу, а? Этот пёс из дьявольской породы и самое умное это убрать его из города подальше.
– А мне кажется, Старый, это ты сейчас испытываешь судьбу, – сказал Хишен, впрочем вполне спокойно.
Ронберг, не убоявшись угрозы, продолжал настаивать:
– Пока это железное чудище согласно мирно убраться из города надо этим пользоваться. Я же тебе обсказал все наши потуги сладить с ним. Не хрена не вышло. Спасибо хоть все живы остались.
– Кроме моих бейхоров.
– Во имя Черного Элриха и Кровавой Марли, ты что не понимаешь что этот проклятый пёс не даст себя закопать просто так?! Безногий он там или не безногий, прознает что мы ему готовим, мало никому не покажется. Кто его знает на что он еще способен. И уже погибнут люди, а не твои чертовы бейхоры.
Хишен холодно поглядел на бриода и тот понял что погорячился, мивар любил своих чудовищных питомцев, возможно так как никогда и никого из людей.
– Ну вот и прояви смекалку, ты на то и Старый чтобы умом брать, а не силой.