Девочка, испившая Луну
Шрифт:
– Мммм, - начала она, чувствуя, что язык потяжелел и словно окаменел.
– Кар-р-р! – призвала ворона.
– М-м-м, - повторила она.
– Кар! Кар-р-р! Кар-р-р! – радостно возопила ворона. – Луна! Луна! Луна!
– Мммммагия! – выкашляла Луна.
Глава 26. В которой сумасшедшая осваивает навык и учится его использовать.
Когда сумасшедшая была маленькой девочкой, она рисовала. Её мать рассказывала истории о Ведьме, истории о лесе, но она никогда не была уверена в том, что это правда. По словам матери,
Вот только мать сумасшедшей была мертва. И колдуньи не было.
И в тишине башни, куда выше грязного туманного города, сумасшедшая чувствовала то, что никогда не чувствовала там, внизу. Она чувствовала, что влекла их. Раз за разом.
Каждый раз сёстры без предупреждения приходили в её комнату, щёлкали языком, видя потоки бумаги в комнате. Сложенные в птиц. Сложенные в башни. Сложенные в Сестру Игнатию – и затоптанные ногами сумасшедшей. Покрытые какими-то каракулями. И картины. И карты. Каждый день сёстры собирали бумаги в охапку и выносили их из клетки, чтобы замочить, раздробить и вновь превратить в новые листы в своём страшном подвале.
Но откуда это взялось – вот что спрашивали себя сёстры.
Сумасшедшей хотелось сказать им, что это всё до безумия просто! Им просто надо сойти с ума! Ведь безумие и магия до такой степени связаны между собой! И каждый день в мире что-то перемешивается и вырывается на свободу. Каждый день она находит в завалах сверкающую монетку. Блестящую бумагу. Блестящую правду. Блестящую магию. Сверкание, сверкание, сверкание. Сияние, сияние, сияние. Она есть, она знает, только она совсем безумна, и никогда никто не сможет её исцелить.
Однажды, когда она сидела на полу в середине своей клетки, скрестив ноги, ей попалась горсть перьев, оставленных ласточкой, что решила свить своё гнездо на узком подоконнике клетки – но сокол однажды решил немного перекусить. Перья залетали через окно безумицы и падали на пол.
Сумасшедшая наблюдала, как они медленно опускались вниз. Перья приземлились на пол прямо перед нею. Она смотрела на них, на то, как каждый раз они тонкими нитками спадали на пол. Иногда она видела мелкие пылинки, борозды в своей клетке. Всё меньше и меньше подробностей её зрения доходили до ума – а потом она сумела увидеть каждую частицу, что вращалась вокруг неё, будто та крошечная галактика. Она была так безумна – разумеется, всё это приходило… Она перекладывала частичку за частичкой через зияющую между ними пустоту, так, что вновь возникло новое целое. Перья больше не были перьями. Они стали бумагой.
Пыль сама стала бумагой.
И дождь теперь был бумагой.
Иногда её ужин тоже становился бумагой.
И каждый раз она делала карту, каждый раз писала одно и тоже, снова, снова, снова.
Никто не читал её карты. Никто не читал её слова. Никто не надоедал безумной своими словами. Они просто варили её бумагу и дорого продавали её на рынке.
А когда она научилась творить бумагу, она вдруг поняла, как легко превращать другие вещи. Её кровать стала лодкой на какой-то промежуток времени. И решётки на её окне превратились в ленте. Её стул превратился в шелка,
Крошка.
Паук.
Муравей.
Она должна была быть осторожной, чтобы её никто не затоптал. И не прихлопнул.
Блоха.
Таракан.
Пчела.
А ещё она должна была убеждаться, что вернулась в свою камеру, когда её атомы вновь собирались разорваться на части и разлететься вокруг неё. Со временем она сможет удержать себя в той или иной форме немного дольше – у неё получалось всё лучше и лучше. Она надеялась на то, что в один прекрасный день она будет в состоянии превратиться в птицу, такую сильную, что даже долетит до середины леса.
В один прекрасный день.
Пока нет.
Вместо этого она становилась жуком. Жестким, блестящим. Она крутилась прямо под ногами сестёр с арбалетами, слетала вниз по лестнице. Она села на носок робкого мальчишки, увлечённого ежедневной рутиной – очередная марионетка сестёр. Боится собственной тени.
– Мальчик, - услышала она, как закричала главная сестра где-то внизу коридора. – Сколько нам ещё придётся ждать, пока ты наконец-то принесёшь этот чай?!
Мальчик всхлипнул, схватился за блюдо, водрузил на поднос булочки с огромным грохотом, а после поспешил вниз по коридору. Всё это сумасшествие даже не заставило его посмотреть на шнурки собственных ботинок.
– Наконец-то! – промолвила старшая сестра.
Мальчик водрузил поднос на стол со страшным грохотом.
– Вон! – прогремела сестра. – Прежде чем ты ещё что-то уничтожишь!
Сумасшедшая нырнула под стол, радуясь тени. Её сердце рвалось к бедному мальчику, что выпал за дверь, прижимая к себе руки, словно они были сожжены. Сестра тяжело вдохнула воздух через нос. Она прищурила свои страшные глаза. Сумасшедшая попыталась шуметь как можно меньше.
– Ты чувствуешь какой-то запах? – спросила она человека, что сидел в кресле напротив.
Сумасшедшая знала этого человека. Он не был в мантии. Вместо этого он надел тонкую рубашку из прекрасной тонкой ткани и длинное пальто из легчайшей шерсти. Его одежда пахла деньгами. И морщин у него было больше, чем в последний раз, когда она в последний раз его видела. Лицо его оказалось усталым и старым. Сумасшедшая думала, на что он похож. Столько времени прошло с того момента, как она в последний раз видела его – а её лицо? Какое теперь оно?
– Ну, сударыня, тут ничем не пахнет, - покачал головой Великий Старейшина. – За исключением чая и пирожных. Ну, и вашими духами, разумеется.
– О, не стоит мне льстить, мальчик, - промолвила она, хотя Великий Старейшина был куда старше её. Или, по крайней мере, он выглядел гораздо старше.
Увидев её рядом с Великим Старейшиной спустя все эти годы, сумасшедшая вдруг поняла, что за все эти годы сестра Игнатия ни разу не изменила свой возраст.
Старик откашлялся.
– О, тогда перейдём к причине, моя милая леди. Я сделал то, что вы просили, узнал, что мог узнать, и другие старцы сделали точно то же. И я сделал всё, что мог, чтобы его отговорить, но это оказалось бесполезным. Энтен всё ещё намеревается охотиться на Ведьму.