Девочка из Морбакки: Записки ребенка. Дневник Сельмы Оттилии Ловисы Лагерлёф
Шрифт:
Когда мы поднялись на один лестничный марш и вошли в переднюю, я сразу узнала и вешалку, и шляпную полку, и галошницу, какими пользовалась пять лет назад, и разместила свои вещи точь-в-точь как тогда. И от этого словно бы почувствовала себя уютнее, не совсем уж чужой.
Затем я и в квартире тоже все прекрасно узнала, хотя мне показалось, что здесь куда изысканнее и солиднее, чем сохранила моя память.
Из передней входишь в столовую, из столовой — в гостиную, из гостиной — в спальню, а оттуда — в детскую. По другую сторону столовой расположен дядин кабинет, а из передней можно попасть также в кухню, в комнату прислуги, в кладовую и гардеробную. У тети с дядей действительно
Вот если б только не думать о совершенно другом месте, где на стенах висят всего-навсего «Рыбаки при факелах» и «Странствующий проповедник, нарушающий веселье в собрании», которые мы получили в качестве рождественской премии от «Семейного журнала» и «Прежде и теперь». Там фарфоровые безделушки стоят на простеньких угловых полочках, обои выцвели, а на полу — лоскутные половики.
Господи, утешь меня, бедную девочку, которой не вернуться к этим выцветшим обоям и лоскутным половикам по меньшей мере полгода!
Как только мы напились чаю, тетя сказала, что Даниэлю и мне надобно сей же час лечь, ведь мы целый день провели в дороге. Так мы и сделали. Даниэля поместили в дядином кабинете, а меня — на гнутом диванчике в детской у кузины Элин и старой Уллы Мюрман, которая служила у дяди экономкой, когда он еще жил холостяком.
Я ужасно устала, но заснуть никак не могла, ворочалась на постели. А когда услышала, что остальные уснули, зажгла свечу и записала напоследок вот это, так как мне казалось, я перестану думать о случившемся за день, если запишу все в дневнике. К тому же вести дневник очень занятно. Чуть ли не занятнее, чем читать романы.
Аккурат сейчас я слышу, как ночной сторож в Кларе трубит двенадцать, стало быть, пора заканчивать и гасить свечу.
Первая неделя
В детской у дяди Уриэля. Записано при свете маленькой Уллиной лампы
Я вот думаю: те, кто ведет дневник, обычно записывают, что им снится? А то мне хочется рассказать странный сон, который привиделся мне нынешней ночью и который я никак не могу выбросить из головы.
Во-первых, ума не приложу, с какой такой стати мне понадобилось видеть во сне Марит Замарашку. Я, конечно, хорошо помню, что, когда Герда была маленькая, нянька Майя рассказывала ей про бедную девочку Марит, по прозвищу Замарашка. Жила она в Хёгбергссетере, как и сама нянька Майя, но была ничуть на нее не похожа — настолько же злая и глупая, насколько нянька Майя добрая и умная. Вечно ходила неумытая, грязная, волосы лохмами висели вокруг лица, ведь даже представить себе невозможно, чтобы этакая Марит Замарашка когда-нибудь причесывалась, а одежда — сущие лохмотья. Вела она себя большей частью так, будто в родичах у нее стурснипский тролль, говорила нянька Майя, только и знай учиняла всякие неприятности.
И если Герда утром не хотела причесываться или умываться, то Марит Замарашка, сидя на вершине Стурснипы, смеялась и вопила от радости, потому что не было для нее большего удовольствия, чем смотреть на неумытых и нечесаных господских детей. Если же вечером Герда не хотела засыпать,
Правда, меня нянька Майя никогда не пыталась пугать этой Марит Замарашкой, ведь я, девочка большая и разумная, понимала, что все это просто басни. Вот почему мне кажется странным, что Марит вроде как отправилась со мной в Стокгольм.
Во всяком случае, нынешней ночью она мне приснилась. Лежа в детской на красивом белом диванчике, я увидела, что на спинке дивана сидит противная грязная девчонка. Она мотала головой, так что лохмы разлетались во все стороны, и болтала ногами — я сразу смекнула, что это Марит Замарашка.
Я испугалась, а вдобавок разозлилась и сразу сказала, что здесь ей делать нечего, пусть убирается домой, в Хёгбергс-сетер. А она шасть ко мне под одеяло и там вмиг сделалась маленькой, тонкой, как дождевой червяк, я и сообразить не успела, что она затевает, как она юркнула мне в ухо. Когда длинный червяк заползал в ухо, ощущение было до того неприятное, что я вскрикнула и проснулась.
В ту же секунду я поняла, что мне снился сон и что Марит Замарашка в Стокгольм за мной конечно же не явилась. Но мне никак не удавалось избавиться от ощущения, что в голове ползает длинный червяк. А пока лежала в полусне и мучилась страхом перед червяком, я совершенно уверилась, что Марит Замарашку послала вдогонку за мной нянька Майя, из-за библейского изречения, какое я прочла ей в ответ. Ведь родом нянька Майя из Хёгбергссетера, а там всегда хватало ведьм, которые умели насылать на своих обидчиков хворь и иные напасти. Ну, я не то чтобы твердо решила, будто они обучили няньку Майю своим искусствам, но почти в это поверила. Она же рассердилась на меня, поскольку я отмахнулась от ее доброго совета, вот и надумала свести счеты. И теперь я переменилась. Уже не была Сельмою Лагерлёф, стала дерзкой, никчемной и глупой девчонкой по имени Марит Замарашка.
Все это казалось по-настоящему правдивым и естественным, и меня обуял такой испуг и отчаяние, что я долго лежала и плакала, прежде чем смогла снова заснуть.
Нынче утром я опять была прежней и только посмеялась, что могла воображать подобные глупости. Странно лишь, что весь день я то и дело вспоминала Марит Замарашку и спрашивала себя, уж не таилась ли в сновидении все же крупица правды.
Мне, конечно, понятно, что все это плод воображения, но я как-то особенно раздражительна и недоверчива, дурно думаю о людях и всем недовольна. Определенно превратилась в сущую Марит Замарашку.
Утром тетя Георгина сообщила мне, что договорилась с полковницей X***** (в «Дочерях президента» нигде не упомянуты полные фамилии, только первые буквы), что я буду приходить к ней три раза в неделю и брать уроки английского, и я ничуть не возражала, но, когда она добавила, что договорилась еще и с некоей мадемуазель С., что та дважды в неделю по полчаса будет играть со мной на фортепиано, я ответила тете крайне дерзко.
Дело тут вот в чем: я не люблю играть на фортепиано и надеялась, что в Стокгольме обойдусь без докучливых музыкальных уроков, а потому очень огорчилась, но все равно понять не могу, отчего надерзила тете. Надо было поблагодарить за разрешение пользоваться ее пианино, а я вместо этого заявила, что фортепианные уроки — затея совершенно ненужная, у меня нет способностей и, когда вырасту, я ни за что не прикоснусь к клавишам.