Девочка на джипе (сборник)
Шрифт:
– Не бреши! – перебил, вставая, худой скуластый усач. – Шацкая по совести плотит! Никого не принуждает.
Зал загомонил, в путанице голосов Андрей Петрович уловил и возгласы одобрения и озлобленно-настойчивое требование «расторгнуть договор». Толстощекий крепыш, маяча ярким голубым галстуком, встал из-за стола и нажал на бас:
– Прошу успокоиться! Я как депутат законодательного собрания приехал с замом главы райадминистрации разобраться. Соблюдайте регламент.
– Верно, для администрации теперешние законы – рай! Потому и называется: «райадминистрация». Нехай атаман слово замолвит! – потребовал кто-то из хуторян
– Любо! Аржанов прояснит! – поддержал боевитый казачок, стоящий у двери.
Иван оказался у противоположной стены. Встал, опершись на костыли, лицом к сцене. На нем, длинноусом и чубатом, празднично синела казачья форма, – гимнастерка и шаровары с пустой подколотой штаниной.
– Братья казаки и казачки! – обратился Иван, окидывая зал строгим взглядом. – Расклад ясный. Васин сдал Марченко клин поселенческий в аренду. Не за «спасибо», конечно! А Марченко эту землю купил. Стала она его собственностью. Геологи открыли циркониевую руду. Немереные залежи! Марченко перепродал землю московским богатеям. А те выстроят возле хутора комбинат, начнут добычу. Короче, будут наживать капиталы…
– Я слыхал, что Бариловку снесут до крайнего дома, – вскочил сухощавый кавказец. – А нас куда-то переселят!
– Вполне возможно, Ашот, – поддержал атаман. – Проект комбината скрывают. Тайна коммерческая. От кого? От нас?!
– Новую жизнь, господин атаман, строим. Запускаем пилотный проект. Слышал, наверно, про импортозамещение? – не без досады заметил рыжеволосый чиновник, переглядываясь с председательствующим. – А кто мешал тебе взять эту площадь в аренду? Был бы ты теперь законным хозяином!
– Господин заместитель! Не «тыкай» и не лукавь. Всем известно. Вы и Васин не дали! – Иван пристукнул о пол костылями. – Одна шайка-лейка. Но на измене не возьмете! Наша это землица. Прадедов! И мы должны блага от нее иметь, а не пришельцы загребущие…
Хуторяне зашумели, дружно захлопали в ладоши. Пронзительный свист выстрелил по сцене!
– Биться будем за справедливость! – с силой произнес атаман, оглядывая земляков. – Теперь и с паями катавасия. Если не переоформим их заново за сумасшедшие деньги, то нас и наделов лишат. А как переоформлять? Взятка взятку погоняет.
– Надо президенту написать! И всё ему по полочкам разложить, – с воодушевлением предложила вставшая в первом ряду хуторянка, в которой Андрей Петрович узнал свою чудаковатую пассажирку. – Мы за него голосовали, и он нехай нас защитит!
– Уважаемая, у него других дел нет, как хутором вашим заниматься? – распалился депутат. – Думайте, что говорите!
– А когда он по телику на вопросы отвечал, то помогли, не помню иде, водопровод в село провести! – не унималась досужая бабенка.
Иван что-то сердито буркнул, сажая её на место. Выдержал паузу.
– Через суд будем решать, – повторил он, глядя в зал. – А криками и бунтом толку не добьешься. И я снова прошу, братья-казаки: переизберите атамана, я не двужильный…
– Начал за здравие, а кончил за упокой! – воскликнул у двери сгорбленный старик. – Терпи! Заменить некем!
– Это в девяностые, когда возрождали казачество, мы духорились. А нонче реестровыми казаками власть командует. Под московскую дуду пляшут войсковые атаманы. Рази ж это вольница? – ухмыльнулся его сосед, осанистый немолодой хуторянин.
– А чо егозиться? – зачастила тетка в рябой косыночке. – Молодежи
Иван, нахмурившись, сел. А его сменила приземистая бабка-казачка с носом-картофелиной, костеря Васина (им оказался пучеглазый в президиуме) за то, что не помог ей с покупкой угля, как пострадавшей от политических репрессий.
Андрей Петрович, пересиливая сонливость, подался на воздух. Сквер уже заволокла тень, изломилась по горбам легковушек. Припаленное зноем небо цепенело в клочковатых барашках. Вспомнив о находке, он забрался в машину, надел очки и вытащил из пакета портфель. Внутри его хранился футбольный календарь-справочник за 1966 год, когда ростовский СКА добыл «серебро» футбольного чемпионата, блокнотик со стихами и тетрадь в коричневой клеенчатой обложке – старый дневник.
На поблекших листах легко читался его узловатый почерк:
«Каждый день я вхожу в класс с радостным подъемом и ощущением, что сейчас произойдет нечто необыкновенное. Шум, разговоры, пересмешки постепенно стихают, лица школьников обретают сосредоточенность. С первого взгляда я замечаю, кто подготовлен, а у кого в глазах тревожный огонек.
Сотни нитей незримо связывают меня и учеников.
Мы заняты одним делом – изучением очередной темы, события, жизни выдающейся личности. Я акцентирую внимание детей на особенностях и драматизме времени, мотивах происходившего. Не зря кем-то сказано, что изучение истории – это путешествие по вечности с достойным и эрудированным человеком. Однако меня, педагога, в строгих рамках держит программа обучения, методические разработки. Поэтому, наверно, курс истории советского периода осваивается ребятами с меньшей охотой.
Гражданская война, двадцатые и тридцатые годы трактуются в учебниках однобоко, с точки зрения классовой борьбы, как этапы построения социалистического общества. Но мне известно совершенно иное, благодаря рассказам очевидцев и архивным данным. Красный террор в Ставрополе сравним с пугачевскими казнями по необузданной жестокости. Чем большевики гуманней белогвардейцев?
Ошибочно употребил слово „гуманней“. Когда речь идет об истреблении классов или сословий, кощунственно даже упоминать о человечности! При всех научных выкладках я не могу разделить мнение об оправданности „расказачивания“. Свидетельства моей бабушки и хуторян, страницы великого шолоховского романа, документы подтверждают злонамеренность Троцкого, Свердлова, председателя Донбюро ВКП (б) Сырцова, позже – Кагановича в „кардинальном решении казачьего вопроса“. Подобным образом в разгар Второй мировой Гитлер намеревался поступить с евреями Европы. Деяния фашистов преданы анафеме, но почему не получили такую же оценку преступники-палачи, уничтожившие миллионы казаков?
Сегодня, накануне двадцатилетия Победы, мы со школьниками возлагали цветы к памятнику, установленному у братской могилы. Такие памятники навек связали республики Союза и страны соцлагеря. Впрочем, Санька Акименко, мой сосед, служивший в Венгрии, рассказывал, что его несколько раз называли там „оккупантом“. Неужели дружба народов – это миф? И мадьяры забыли, кто освободил их страну от фашистов? История полна примеров вопиющей неблагодарности. И горько, что великие подвиги советских солдат так быстро забываются…