Девочка на джипе (сборник)
Шрифт:
Михаил, напутствуя отца, предостерег:
– Вы осторожней там. А то гаишники два раза маршрутку останавливали. Кого-то ищут. Наверно, бандитские разборки. Позвонишь – я за тобой на мотоцикле приеду.
Иван рыбачил до предзакатья. Надергал десятка три нагуленной плотвы и карасей. И, заскучав на берегу в одиночестве, докричался до брата, заплывшего на лодке в протоку, предупредил, что собирается домой. И вскоре Михаил, вызванный по телефону, приехал за ним. Выплывать, отрываться от прикормленного места Андрей Петрович не стал. Утром все равно встретятся…
Когда солнце стало меркнуть в дымке горизонта и полнеба охватило прощальное зарево, – прудовая вода, смятая во всю ширь волнами, вдруг преображенно замерла и как будто с глубины осветилась веселым розоватым пламенем. И показалось Андрею Петровичу, засмотревшемуся на закат с обрыва, что кто-то неведомый забросал плёсы лепестками осенних мальв и радуется вместе с ним этой забаве, и непременно еще сподобится на добрые превращения, чтобы гость заезжий, случайный рыбак, сполна ощутил и припомнил красоту казачьего раздолья.
«Степь-матушка! – жадно оглядывал он знакомые с детства места в мягком понизовом свете: разлет Бирючьего лога, полынные холмы, за ними – бархатисто-темные пашни, разделенные уже сквозящими лесополосами. – Сколько ты пережила! И греки, и половцы, и татарско-турецкие полчища проносились тут, властвовали веками. А сколько сражений приняли русские князья, отвоевывая каждую пядь! С Куликовской битвы владели тобой казаки, – до „окаянных дней“, до роковой гражданской. И в давнее лихолетье, и когда утюжили тебя танки Клейста, сколько полегло в сражениях станичников, красноармейцев. Дед мой погиб. Отец всю жизнь трудился в поле. Воистину вокруг – сокровенная земля! А я… оторвался. Живу за тридевять земель. А сердцем всё равно – тут. И нет края родней, дороже!»
И, точно бы увидев себя в этот миг со стороны, – высокого, поседевшего, но еще крепко стоящего на ногах, – бывший учитель не смог сдержать перехватившего горло спазма, сентиментальной слезы. Не дано человеку управлять временем, оно движется только в одну сторону. Сказочными горошинами укатываются годы вдаль, оставаясь в памяти то желанными событиями и радостью, то утратами, – пока и воспоминания не угаснут, как закатные лучи…
Пора было готовиться к ночевке. А он до самых потёмок любовался узором поздних цветов – бессмертников, цикория, ажурной вязью камышовых султанок. Таинство угасания дня вершилось поминутно. И когда он спустился к воде, чтобы вытащить на закосок свою резиновую лодчонку, пропахшую прикормкой и лещовой слизью, невзначай заметил, как отделилась от тростниковой кулиги в конце пруда пара тонко очерченных расстоянием лебедей, столь кипенно-белых, что отблескивали оперением. И вновь замер Андрей Петрович в радостном изумлении, наблюдая, как величаво выплывали они на светловодье и, взметнув крылья, всё быстрей перебирая лапами по глади, разогнались – и разом потянули ввысь, на смутно бронзовеющий запад. Лебедь и лебёдушка – две неразлучные души. И он в молодости любил, любил безоглядно…
Ушица удалась на славу: с наваром и дымком, сдобренная перцем и укропчиком! И пока чудо-блюдо настаивалось, Андрей Петрович поставил палатку и приладил к дверце «жигуленка» переноску, повернув ее колокольчик в сторону костра, как делал это Игорь. Никто не заменил покойного друга, жизнелюбивого полковника-ракетчика. Оттого и выезжал на рыбалку редко, утратив прежний азарт. И теперь, на берегу, вспомнилось о нем. Главное ведь в рыбалке вовсе не улов, а желанная уединенность с близкими по духу людьми, ощущение воли, непредсказуемость открытий. С годами ценится это всё больше – слитность с природой…
Лампочка переноски обозначила скатерку с хуторской снедью. И невзирая на запрет доктора, в рюкзаке нашарил Андрей Петрович фляжку. Сам Господь, наверно, подарил этот день, такой значительный и богатый новостями. Не напоследок ли? Но мысль о конечности жизненного пути сейчас не ранила. Недаром в донских песнях поется-сказывается, что казак на чужбине «погибает», а в родимом краю «ложится в мать-землю сыру, навеки роднится со степью»! Что ж, и он, преподаватель истории, немало изведал и повидал, – «с ярмарки едет», и стоит ли бесплодно роптать?
– За наш род казачий Баклановых. За вас, Маринушка и Наташа, и за всех дорогих людей! – подняв фляжку, произнес он таким голосом, точно его, в самом деле, кто-то мог слышать…
Потом, вспугнутый поднявшимся ветерком, натянув свитер, он бродил возле дуплистых деревьев, вдоль руин пионерского лагеря. Вспоминал свою Марину, её облик и голос, ласковость… Сколько пролетело лет? Уже больше сорока! Именно на этом берегу, когда вдвоем приезжали за лазориками, всё и началось! А месяц, когда молодоженами работали здесь же, в лагере, оказался в его судьбе самым счастливым, запоминающимся…
В ночной глуши не смолкали неясные звуки. Не унимались сбивчивые раздумья! В исторической перспективе выстраивались важнейшие события и даты, он явственно представлял всадников в латах, скуластые лица завоевателей. И, взобравшись на геодезический курган, с трепетом шептал заученное в студенческие годы:
Скоро быть великому здесь громуИ дождю идти стрелами с Дона!Тут ломаться копьям о кольчугиТут и саблям острым притупитьсяО шеломы полчищ половецкихНа реке Каяле – возле Дона…Так стреляй же, Осмомысл, Кончака,Разгроми поганого кощея,За отчизну русскую…Шелест камышей все раскатистей заглушал дружных с вечера сверчков. Гулевой ветер похлестывал положком палатки, а когда затихал, – разбирал слух горловой посвист куличков, хлюпанье ныряющей ондатры. И это невзначай рассмешило: не русалка ли плещется?
Черная орда туч затмила высь, и лишь вдали, на самом краю неба, ярко горели на ветру три искры Ориона – спутника мечтателей и скитальцев. Мысли о минувшем вновь накатили волной. Здесь бегал он босоногим мальчишкой, рос, учился крестьянскому труду. В пору юности слагал стихи и даже причесывался «под Есенина», чтобы нравиться девушкам. Как невероятно далеко всё это! Будто некий двойник, а не он, пас хуторских коров, впроголодь перебивался в пединституте, учительствовал, храня просветительский запал и отстаивая справедливость. В памяти его, конечно, не удержались лица и фамилии сотен его учеников. Но многих он представлял зримо и знал, что есть среди них и доктора наук, и генерал, и политические деятели, и знаменитые врачи. Значит, не зря тратил силы в школьных классах! Впрочем, доля русского интеллигента всегда была нелегкой, жертвенной…
Гулко билось сердце в сгустившемся мраке. Шум волн становился всё громче. Да, отменной выдалась вечерняя рыбалка, на редкость уловистой. А надежда на утренний клев, по всему, напрасна. Погода ломалась. Отдаленные помигивали сполохи. И с опаской подумал Андрей Петрович о дожде, – по раскисшему вековечному суглинку ему не выбраться отсюда на своей, еще советского выпуска «пятерке»…
Сквозь сон он услышал, как загрохотало над головой…
Повторный удар грома еще сокрушительней расколол небо! Андрей Петрович открыл глаза и напряженно затаился, замечая через обветшалое полотно перепляс молний, слыша приближающийся, точно закипающий шум дождя. Минута и – он обрушился с первобытной мощью! Капли оглушительно выщелкивали по крыше палатки, и вскоре в нескольких местах образовалась течь. Струйки падали на спальник, на постельное одеяло. Он отодвинулся в сухое место, под боковой скат… Вдруг дождь ослаб. Не мешкая, Андрей Петрович выбрался из спальника, надел глубокие галоши и с фонариком в руке вылез наружу.