Девочка на джипе (сборник)
Шрифт:
А у Андрея, опьяненного присутствием той, о ком мечтал с юности, – прелестной, покоряющей искренностью и энергией женщины, – озарилась душа радостью, как если бы открылась перед глазами алеющая заводь лазориков – священных казачьих цветов.
Он стал бриться с особым старанием, пользоваться только что появившимся польским «Вар-сом», купил два галстука и пиджак из кожзаменителя. Вдруг увлекся сочинением любовной лирики.
Марина не сразу уловила его особенное расположение, – вовсе не деловое, неуловимо сближающее. И ответно была с Андреем дружественна. Оба они знали, что находятся под надзором старых перечниц,
– Дядечка, чи ты в Бариловку? – раздался неподалеку голос, и послышались шорохливые – по сухотравью – шаги. Андрей Петрович выглянул из машины. Три хуторянки, – каждая с полным ведром помидоров, – выкрались из лесополосы. Он невольно улыбнулся, отметив схожесть этой троицы с гайдаевскими героями. Посередине шла пузатая, полнолицая цыганка в красной косынке, повязанной по-пиратски. Слева от нее семенила скуластая дамочка в рыжей футболке и пятнистых шортах, на лице которой стыла тупая мечтательность Труса. А третья, подвижная огородница в кофточке и трико даже внешне напоминала героя Никулина, – лукаво-веселым выражением глаз-пуговок и красным носом.
– В Бариловку, – подтвердил Андрей Петрович, становясь на бурый слой полеглого пырея, и с любопытством глядя на хуторянок.
Черным магнитом притянули глаза цыганки, она остановилась и шарахнулась назад.
– Ой, дядька! Я с тобой не поеду. Что-то с тобой будет нехорошее… Не знаю точно… Сама дойду!
А подруги не побоялись. Уселись в машину наперегонки, посмеиваясь над гадалкой. Однако слова ее не на шутку растревожили Андрея Петровича. Прежде с недоверием относившийся ко всем предсказаниям, на этот раз он почему-то заволновался…
За пять минут езды хуторянки прожужжали уши! Рассказали и о предстоящем собрании пайщиков, и о борьбе за угодья бандитских кланов, и о беззаконии, чинимом райадминистрацией, и о повальном пьянстве молодежи.
Он высадил землячек у магазина-развалюхи, откуда рукой подать до Дома культуры. Возле него уже стояли машины и мотоциклы. Даже две подседланные лошади дремали, привязанные к «Доске почета», на которой вместо фотографий пестрели объявления. Кучка мужчин, гомоня, курила на ступенях. Наверное, брат тоже был там.
У обочины кудрявая девчушка пасла на лебеде индюшат. И заодно продавала дыни, сложенные курганчиком.
– Почём товар? – спросил Андрей Петрович, выглядывая из окошка.
– Сладющие! Аж губы липнут! – протараторила замазура перенятой у взрослых интонацией. – По червонцу прошу!
– А почему не расчесана, не умыта? В школу ходишь?
– А ну ее! Надоело! – пожаловалась пастушка, морща нос. – Как мамку посадили в тюрьму, так и бросила. Лучше играться с братиком и бабушке помогать…
Озорная и доверчивая улыбка взяла за душу – Андрей Петрович наставительно сказал:
– Ты ошибаешься. Дети должны учиться! Обрести знания, чтобы стать грамотными людьми.
– Лучше певицей Гагариной! – выпалила девчушка. – Или почтальонкой. У нее денег полсумки, когда пенсию приносит. Вам – какую?
– Любую.
Вероятно, по наущенью
И он стремительно пошел по лебеде к хате, обдумывая, как начать беседу с этой угрюмой женщиной. Но та, вероятно, приняв незнакомца за какого-то чиновника, шмыгнула во двор и закрыла калитку. И, несколько раз постучав в нее, Андрей Петрович осадил себя! Это прежде слово учителя имело вес и уважение…
Родное подворье, проданное беженцам из Карабаха, неузнаваемо преобразилось. К дому достроили тамбур. Крыша блестела профнастилом. Дощатый забор закрыл крыльцо. С волнением ступил Андрей Петрович на спорыш, выщипанный утками. Старая вишня-рогатуля маячила верхушкой с огородной межи. Вспомнилось, как сажали ее с отцом… Сколько раз уезжал он отсюда и возвращался! Сколько пережито здесь и потеряно! Этот кусочек донской земли был для него центром планеты! Был… А сейчас раздавалась тут непонятная речь, плакал младенец. Разочарованно кольнуло сердце, точно ошибся адресом…
Вот он, сначала пологий, а затем все более крутой подъем с полосой асфальта, ведущего к хуторскому кладбищу. Взгляд как-то сразу охватил на всхолмье это сонмище остроконечных железных оградок, кустарников и крестов, памятников, холмиков, украшенных пластмассовыми цветами, веночками; между могил – бурьянную дурнину, лохмы конопли и полынные стежки. Погост, однако, разросся невероятно! И, выйдя из машины, исподволь поддаваясь той щемящей тоске, которая овладевает на кладбище, Андрей Петрович сделал крюк, прежде чем нашел две спаренные металлические пирамидки с крестами, выкрашенные серебрянкой. Глаза скользнули по ним, различили фамилии и замутились… Он плакал, будто заново переживая потерю родителей, ощущая свое сиротство, безвозвратность всего… Когда-то и его утеснят в обтянутый тканью гроб, забьют крышку гвоздями и опустят в вечный мрак…
Андрей Петрович смахнул слезы, трезвея от ужаса представившегося, и огляделся. Гробнички поросли травой и выгонками сирени. Никто не появлялся здесь с пасхальных дней. Он вернулся к машине, взял нож и под корень вырезал побеги. Тяготило, что приехал с пустыми руками, хотя и мог купить букеты в станице. Впрочем, суть не в условностях. Главное, что приехал он сюда, и уедет не с пустым сердцем…
К аржановскому куреню Андрей Петрович подъехал без четверти три. Времени оставалось в обрез. Он вылез из машины, захватив пакет с айвой.
Солнце дробилось в кроне вербы, парусящей на ветру. Из палисадника тянуло календулой. Андрей Петрович подошел к калитке. И тут же попятился, заметив овчарку. Она с разбегу шибанулась о планки, вздыбилась, щеря пасть. Однако покорно отскочила, услышав зов хозяина:
– Пальма, цыть! В будку! Кто тут?
Согбенный, подряхлевший дядька Аким, шаркая калошами, вышел из-за времянки.
– Дядь Аким! Неужели не признал?
Старик закрыл собаку в будке и поковылял навстречу. Немощь остановила его на полпути, он ухватился рукой за ветку яблони.