Девочка со спичками
Шрифт:
Стрелковский, ее умный и одновременно такой глупый профессор, ее дорогой профессор, смотрел на нее – и умолял сдаться. Она слышала в молчании коридора, как этажом выше, в тестировочной, кто-то открыл шампанское. Пробка ударилась о стену, и раздался взрыв хохота – счастливого и беззаботного смеха людей, чье будущее определено. Смеха людей, которые безоговорочно доверяют миру.
Она тяжело вздохнула, и Стрелковский хлопнул ладонью о стену и выкрикнул:
– Да! Да, да, да!
Max 1*1: Частный инвестор выкупил полуразрушенное историческое здание НИИ нейробиологии и генетики имени Бахмутова и всю прилегающую территорию, чтобы полностью восстановить постройку и сделать в ней
Arrat: И что это значит?
Max 1*1: Он дергается, ему очень нужно то, что находится в НИИ
Arrat: А что там?
Max 1*1: Погугли
Пользователь Max 1*1 офлайн
По ту сторону
Прошел месяц с тех пор, как весь научный состав «Капсулы» переехал в новое здание, построенное в престижном загородном районе Ситцы. Кира определила, сколько прошло времени, только по едва заметной царапине на пальце – порезалась, пока сгребала в картонную коробку остатки вещей с рабочего стола в старой лаборатории. Коварно торчащий нож для пластика полоснул от ногтя до сгиба пальца, войдя в тело, как в масло. Она подняла руку к глазам: кровь выступала не торопясь, будто с опаской выглядывая наружу.
Кира осмотрела кабинет с погасшими ребрами ламп и мутными от старости стеклянными перегородками. Он выглядел осиротевшим и каким-то особенно пустым. Она и раньше не держала тут ничего лишнего, все только по делу: образцы тканей, несколько моделей мозга в разрезе, карта человеческого тела, десять принципов формирования нейронных связей, оформленные в аккуратную памятку в рамке, плакат с фразой о Нео…
Да, пожалуй, плакат был единственным эмоциональным предметом здесь. Он напоминал Кире, зачем она все это затеяла. Иногда она работала так много, что не успевала есть, смотреть на часы и не откликалась на свое имя. Это «зачем» заставляло ее частенько оставаться на ночь в лаборатории и спать на матрасе, который раньше стоял скрученным в подсобке. Вчера она его наконец выбросила, надеясь, что на новом месте найдется хотя бы кушетка.
Кира даже в мыслях пока не называла новый научный центр своим. Ей мерещились злые, колючие глаза «Федора Михайловича» в коридоре, и она непроизвольно вздрагивала. Его «подарок» Кира не могла назвать насилием – но это было именно оно. Он как будто зажал ей рот руками, чтобы не дергалась, – но руками деликатными и мягкими, как тогда, в клубе.
«Что у тебя в голове, Соколов? Чего ты добиваешься?»
В глубине души она знала ответ: Соколов хочет полного контроля и подчинения, чтобы спокойно делать с ней все, что заблагорассудится. Но это была слишком страшная мысль, чтобы признать ее здесь и сейчас, на пороге новой жизни.
Кира быстро опустилась на колени и стала шарить в тумбочке, ища пластырь. Она подумает об этом позже, а пока просто остановит кровь.
Остановит эти дурацкие мысли.
«В конце концов, по документам это действительно мое здание».
Нет, не твое.
Голос изнутри был неумолим.
«Ну и черт с тобой! – рявкнула она голосу. – Заткнись!»
Голос не ответил, и Кира, пискнув карточкой, пошла по коридору. Она прижимала к себе коробку, будто та была спасательным кругом, а ей предстояло нырнуть за борт, в бушующее ночное море.
Кира очнулась от воспоминаний, все еще глядя на палец. Она сидела на веранде научного центра в шезлонге и смотрела на безмятежные поляны зеленой травы и синеющие каналы с водой внизу. Было самое начало июня, облака по небу бежали быстро и все еще дрожали от холодного дыхания только что закончившейся весны.
Ветер менялся, и Кира, ежась, натянула на плечи клетчатый плед. Облака загибались в плавное полукольцо у самого края неба, будто заглядывали за горизонт реальности, туда, где таилась недостижимая и абсолютная истина мира, которую Кира так силилась понять и осознать. Этот потусторонний мир лежал за пределами человеческого взгляда, и лишь облака, как проводники между реальностями, видели и ту и эту сторону, да еще «Капсула» иногда во время экспериментов на людях могла приоткрыть эту завесу – по крайней мере, так Кире казалось. Раньше добровольцев, готовых испробовать аппарат на себе, было очень мало – теперь же очередь, судя по электронной записи, растянулась на несколько месяцев вперед. Откуда такой наплыв, Кира не уточняла, но подозревала, что это тоже дело рук Соколова. В основном среди добровольцев значились хронические должники, которые по нескольку раз закладывали свои квартиры в обратную ипотеку в разных банках, или условно осужденные, желающие скостить срок, или студенты, у которых никогда не бывало денег, но оставалось достаточно смелости, а медстраховку обеспечивал сам центр.
Когда подопытные засыпали, Кира садилась в специальное кресло проводника и сама погружалась в некое подобие сна – пре-сон, как она его называла, нечто похожее на легкий наркоз, когда мозг достаточно инертен, чтобы впустить в него чужие сновидения, смешанные с генеративными объектами из «Капсулы». Она шла по зеленым лесам, школьным коридорам, площадям диковинных городов, похожих то на Милан, то на Барселону, то на Сингапур, спускалась в пропасти и висела на страховочных крюках, пытаясь разглядеть самые ценные «алмазы» – знаки из глубинных слоев психики, которые принадлежали чужому мозгу, куда она проникала раз за разом, встречая то болезненные воспоминания, которых хватало с избытком, то счастливые – их, как правило, было гораздо меньше. «Капсула» охотно подхватывала основную тему сна и генерировала правдоподобные ландшафты и окружение, стараясь сделать сон максимально реалистичным, – ведь во сне мы почти никогда не видим все детали, а чтобы подсознание «раскрылось», они обязательно нужны.
При необходимости нейронка добавляла деталей, чтобы спящий мозг ничего не заподозрил. В сложных случаях, наоборот, чуть размывала снореальность, смещая фокус внимания со странностей, и мозг и взгляд спящего послушно устремлялись туда, куда нужно было проводнику – то есть Кире. Ей нравилось «серфить» по снам, она находила в этом успокоение, которое иной раз получаешь, глядя на ровное пламя свечи или на тлеющий в глубине комнаты камин, – потому что все в этих снах по ту сторону – даже самые ужасные вещи, даже убийства и пытки – было предсказуемым. Понятным. Безопасным.
«Не таким, как в жизни».
Кира до боли сжала ручки шезлонга из дорогого, испещренного красивыми природными линиями лакированного дерева. Надо отдать должное людям Соколова – они постарались на славу. Каждая мелочь, начиная с натуральных каучуковых зубных щеток и белоснежных простыней в мини-отеле для сотрудников НИИ, заканчивая новыми, сияющими хромом и латунью инструментами в лабораториях, была сделана с таким педантичным вниманием, что хотелось остаться здесь очень надолго – или навсегда.
Ошалевшие сотрудники не скрывали своей радости. Бродя по коридорам, они восторгались простором и чистотой, дорогущей медицинской техникой, явно закупленной со знанием дела и после десятка консультаций с соответствующими специалистами; уютными кофе-пойнтами и пухлыми модерновыми креслами в каждом углу, где можно было присесть и перевести дух между делом. Это был самый настоящий дом, поэтому многие почти сразу перевезли сюда все свои вещи, и никаким калачом их нельзя было заманить обратно, в гулкое старое здание НИИ на Ленинском проспекте.