Девочка в поле

Ергужина Галина

– Ты меня слышишь, Галя? – я начала нервничать, и мой тон был почти приказным.

– Слышу, – отозвалась она, – Только я не знаю, в каком. Тебя привели совсем маленькую, годика три тебе было, и у тебя в руках была кукла, красивая такая, так я на неё смотрела. Нам сказали: вот, мол, это ваша сестрёнка Аля.

Я положила трубку и, оставаясь совершенно хладнокровной, вдруг ощутила злость. И, знаете, это была не просто злость, это была ярость, какой я ещё никогда не знала и в то же время страшная унизительная беспомощность, засевшая теперь где-то глубоко внутри меня. Что-то тягучее и горькое было подмешано к этим чувствам, но я ещё не понимала, что именно. Только теперь я курила одну за другой сигареты и бессмысленно смотрела прямо перед собой. Позже меня сотни раз спросят, что я чувствовала в тот момент?

Ничего не чувствовала, кроме того,

что описываю. Не было у меня истерики, не было паники, не было ничего. В тот момент исчезли все мои чувства. Я даже не знаю, была ли я жива.

Помню, как стало зябко мне в тонкой пижаме в этой уютной кухоньке с каменными столами, как стало не комфортно и тесно в ней. Помню, как почему – то стала спешно собираться на работу, хотя до начала моих уроков оставалось ещё два с половиной часа, а идти до школы, в которой я работала всего минут десять. А вместо любимого строгого официального костюма я надела прямо на пижаму свитер, джинсы, толстый спортивный пуховик своего взрослого сына и выскочила из квартиры, не обращая внимания на собаку, путавшуюся под ногами.

Работала я тогда в школе, где преподавала театральное искусство для малышей и старшеклассников. Несколько лет назад я нарочно ушла из шоу-бизнеса и посвятила себя этому мирному добродушному ремеслу, в этом занятии мне было комфортно из-за массы свободного времени, которое весьма пригодилось мне при спасении от наркомании моего сына. К тому же эта работа приносила мне немалое удовольствие из-за неограниченности детского творчества. Директором в этой школе долгое время работала очень интеллигентная образованная женщина, превосходный руководитель и весьма утонченный творческий человек. Я любила работать с ней и часто радовала её необычайными проектами выступления детей. Но буквально перед всеми событиями, о которых пойдёт речь, она перевелась в другую гимназию и работать стало намного скучнее. И обычно, идя на работу, я мысленно строила свой урок, перебирая в голове все мелкие детали построения детского спектакля. Однако в то утро я вдруг поймала себя на том факте, что бессмысленно бродила вокруг школы кругами, совершенно не собираясь войти в неё. В голове было ощущение, что у меня высокая температура. В ушах шумело, мыслей не было, а где – то в горле неприятно и гулко бился пульс.

Было очень сыро. Уже отжившие, мокрые листья коричневым настом лежали под ногами, слегка припорошенные инеем и создавали довольно грязную картину. Чёрные, околевшие от внезапных заморозков ветви деревьев тонкими кривыми пальцами пытались потрогать тугое серое небо. А совершенно белое солнце было слишком далеко от поверхности земли и выглядело тусклым и бледным пятном.

Я почувствовала, как сырой холодный воздух повис на моих тонких джинсах, из-под которых торчали края пижамных брюк, и почувствовала лёгкое головокружение. Почти машинально, внезапно поняв, что я не одета подобающе и совершенно не собрана, я позвонила завучу школы и предупредила её об отмене уроков. И тут же мои пальцы набрали номер моей престарелой тётки, которую моя мать называла своей «душевной подругой». Бывший когда-то звонким и задорным, а теперь ставший скрипучим и сердитым, голос тёти коротко приветствовал меня. Она никогда не была нежна со мной, особенно после похорон моей матери, и потому сейчас также недовольно она буркнула:

– Здравствуй, Алечка.

Тогда я так же, как с сестрой, торопливо выпалила:

– Тётя, здравствуйте, скажите мне вы, чтобы не говорили чужие. Мои родители меня удочерили? Из какого детского дома они взяли меня?

Тётка слегка охнула, потом помолчала и вдруг взвыла, теперь уже слишком звонко и слишком горько:

– Да кто же это сказал тебе?! Что за люди?! Господи, дай Бог ей выдержать теперь всё это, дай сил этой девочке всё перенести!

И проголосив эти слова, она бросила трубку. Когда я перезвонила ей в ожидании хоть каких-то пояснений, она коротко ответила:

– Я не готова говорить с тобой об этом. Извини.

Я не могла давить на неё и требовать ответа, всё было и так понятно. Тем более отстаивать свои права именно на эту правду у меня не было желания. Скажем так, я хотела, чтобы это не было правдой. Руки мои тряслись, в голове бились мысли: «Ну, и что? Что это меняет? Пусть удочерили, зато любили всю жизнь, вырастили человеком. А кто мои биологические родители? И почему я оказалась в детском доме? Я ведь не больна, не уродлива».

Почему-то меня сильно затошнило от этих мыслей. Но поток их только усиливался:

«Да не правда всё это. Бред какой-то. Я ведь так похожа на своего отца. И на маму. Хотя нет, на маму ни грамм не похожа. Надо идти домой. Выкинуть всё из головы и идти».

Но тут я заметила, что очутилась уже в другом районе города, совсем далеко от школы и дома. Быстрыми шагами я ходила вокруг какого-то магазина. И пальцы мяли сигареты в кармане куртки, нещадно ломали их и от этого сильно пропахли табаком. «Надо успокоиться, – уговаривала я сама себя, – ничего страшного. Всё хорошо. Я просто выросла в другой семье. Что здесь плохого? Мои мама и папа очень хорошие. Хотя и не мои. Как же так? Выходит, я жила в обмане?».

И теперь уже в моей голове летели эпизоды из детства: странная холодность братьев и сестёр, слишком наигранная вежливость тёток и дядек, вечная тихая грусть отца, и многие моменты моего бесценного детства, которые вдруг стали объясняться иначе. Слёзы, хотя и текли произвольно из моих глаз, слегка душили меня, будто они не успевали выливаться из меня. Я не чувствовала времени, я не осознавала, куда иду. И теперь уже, оказавшись на остановке, я беспомощно смотрела по сторонам. Мыслей больше не было. Я как будто бы застыла среди этого огромного города, потерявшись в нём. В разные стороны, как бесцветные тени, безмолвно пробегали мимо меня прохожие. Все они, будто нарочно, не смотрели в мою сторону. А мне так хотелось, чтобы они, эти незнакомые мне люди подошли ко мне. Мне так хотелось, чтобы они меня нашли. В этот момент я с горечью вспомнила, что ни разу не прошла мимо плачущих людей, никогда не делала вид, что не замечала лежавших на земле бродяг, и я с обидой, мысленно упрекала людей в бессовестном безразличии. Моё лицо приняло негодующее и брезгливое выражение. И вдруг мне захотелось громко закричать. Закричать так, чтобы мир вздрогнул. Вздрогнул и обернулся на маленького потерянного человека. Чтобы он, этот холодный мир непременно спас меня от этого дикого одиночества, разорвавшего меня пополам. Но здравый рассудок удержал меня от этого крика. «Держи себя в руках, – сказала я себе, – пожалуйста, держи себя в руках. Нам надо идти в тепло, я озябла, мне надо привести себя в порядок».

Я осмотрелась вокруг и, увидев крошечное кафе, объятое сухими кустарниками, быстро пошла к нему, чтобы выпить чашку горячего чая. В это время от остановки по направлению ко мне осторожно направился молодой парнишка. Я резко остановилась, а он виновато, но очень участливо спросил:

– Что с вами случилось? Вам чем – то помочь?

Всё. Спас. Слава Богу, на свете есть такие люди, которые видят слёзы. Я хотела обнять его крепко, зацеловать его юное отзывчивое сердце, и на моих глазах снова выступили слёзы. Но вместо этого визга благодарности, я ответила, с трудом шевеля губами:

– Я справлюсь, сынок. Спасибо, что спросил. Это очень помогает прийти в себя.

Больше я не могла говорить с ним, потому что очень хотелось разреветься и пожаловаться ему. А этого делать нельзя. Поэтому я, слегка кивнув ему, быстро вбежала в кафе.

День стал ещё темнее. За окном опустился густой туман, серый и вязкий. Крепкий, с терпким привкусом черный чай, налитый в потускневший от времени стакан, отрезвил меня странным вкусом, хотя и мгновенно согрел. И я немного успокоилась, хотя голова всё так же была горячей, и по-прежнему тяжёлой. Было миллион вопросов, не связанных между собой. И все они ползали по моему сознанию как паразиты, разрушая всю реальность, которой я когда-либо обладала. В голову вдруг пришло воспоминание о единственной фотографии моего детства, на которой мне было около двух лет. Я стою и рыдаю во весь голос посреди улицы с растрепавшимися наспех отрезанными волосами, в новом красном пальтишке, в новых колготках, и красных сапожках. Деревья с фотографии в моём сознании вдруг растворились, и теперь на фото осталась только я. Маленькая Девочка с растрёпанной шевелюрой посреди широкого пустынного поля с остатками сухой травы в промёрзшей бурой земле.

Глава 2

Теперь по всем законам последовательности любого потрясения мне хотелось, чтобы всё это оказалось неправдой. Но уже спустя часа три появилось дикое желание всё же найти «своих». И оно было настолько же сильным как голод. Мысли спутывались, потом рассеивались, глаза бессмысленно искали что-то вокруг. Всё, что было вокруг реальным, мгновенно потеряло цену. Всё, но не все. Образ матери и отца то и дело всплывал в голове. Боже, да как же я этого не видела раньше?! Столько подсказок.