Девочка в стекле
Шрифт:
— И что мать — видела что-нибудь?
— Нет. Но девочка за это время сделала три рисунка пастелью, пытаясь изобразить то, что видела. Мужская фигура, сияющая в ночи, голова — как большая белая картофелина, голубые стеклянные глаза. На одном из рисунков человек сидит на корточках в кустах, на другом — возвращается в чащу деревьев. Но самый поразительный рисунок — последний, он изображает лицо в окне. Миссис Барнс утверждает, что девочка рисовала замечательно для ее возраста, и притом очень часто.
— Ну какой ребенок не видит всяких ужасов, когда темно? —
— Может, кто-то присматривался к месту, чтобы потом его ограбить? — поинтересовался я.
— Я тоже об этом подумал, — сказал Шелл. — Некоторые рисунки девочки висят у нее в комнате — родители, котенок и всякое такое. Я бы сказал, что она больше была склонна к реализму, а не к выдумкам. У Барнса, кроме того, есть два сторожа, которые обходят имение по ночам, и еще один сидит в будке у входа.
— А как по-твоему, мать считает, что есть связь между этими рисунками и пропажей девочки? — спросил я.
— С точки зрения Барнсов, все явления имеют связь с миром сверхъестественного, — сказал Шелл. — Но эти рисунки явно вывели ее из себя. Она ни разу не произнесла слово «призрак», когда говорила о них. Она использовала слово «диббук».
— Это что еще за херня такая? — спросил Антоний.
— Не знаю, но она, судя по всему, думала, что мне это слово известно. А я просто кивал, делая вид, что так и есть.
Антоний поднял стакан и осушил его.
— Что скажешь, босс, можно, я здесь закурю?
— Нет.
— Ну ладно, тогда хоть пососу сигаретку. — Он вытащил сигарету и сунул ее в рот, не прикуривая. — Все это дело какое-то мутное, и уж совсем непонятно, почему до сих пор никто не потребовал выкупа.
— Мы мало знаем о Барнсах, — заметил я. — Возможно, у него есть враги.
— Мы много о чем мало знаем, — сказал Шелл. — Он дал мне список лиц, посещавших их дом в последний месяц.
Шелл засунул руку в карман рубашки и вытащил сложенный лист бумаги.
— Что-нибудь бросается в глаза? — спросил Антоний.
Шелл развернул листок и пробежал его глазами.
— Тут, похоже, в основном светские дамы. И пять-шесть мужских имен. Среди них и наш знакомый — мистер Паркс. Я начну выяснять, кто это такие, а вы завтра утром покатаете мисс Хаш.
— А ты узнал, как мисс Хаш попала в дом Барнсов? — спросил я.
— Миссис Барнс сказала мне только, что та появилась в их доме два дня спустя после исчезновения и предложила свою помощь. Хаш сразу же убедила миссис Барнс в своих способностях, сообщив некоторые подробности из жизни семьи. Вот и все. Я не хотел слишком уж любопытствовать на сей счет.
— Кажется, Антоний запал на нее, — заметил я.
Силач смерил меня взглядом и неторопливо покачал головой.
— Она кидала, — сказал Шелл. — Кидала, к тому же довольно неуклюжая.
— Ты думаешь, она может быть связана с похитителями девочки? — спросил я.
— Мне эта мысль приходила в голову. Но все-таки мне кажется, что она, так сказать, просто кует железо, пока горячо.
Последовала долгая пауза. Затем раздался голос Антония:
— Пойду-ка я покурю в кухне, а потом — дрыхнуть. Меня завтра ждет долгий день с новобранцем и мадам Снежинкой.
Мы пожелали Антонию доброй ночи. Шелл откинулся к спинке стула и закрыл глаза, словно пытаясь сложить воедино все части головоломки. Для меня все случившееся было слишком сложно. И я отпустил свои мысли на свободу, вспомнил Лидию Хаш: сначала — как она положила руку мне на плечо, потом — как она пела, когда мы перекусывали. Эти воспоминания почему-то вызвали в памяти образ Исабель и ту ночь, когда мы сидели на камне рядом с водой. Мне захотелось снова увидеть ее.
А потом я вдруг увидел, что глаза Шелла чуть приоткрыты и он смотрит, как над столом между нами порхают две бабочки-парусника — желтая и белая. Шелл устало улыбнулся:
— Ацтеки называли этот вид «шочикецаль», что значит «драгоценный цветок». У них была одна богиня, которая следовала за воинами на поле битвы, и если кто-то получал смертельное ранение и лежал на смертном одре, она совокуплялась с умирающим, держа во рту одну из этих бабочек.
— Я помню, мать говорила мне, что эти mariposas [38] — души мертвых, — сказал я.
— Ты часто вспоминаешь Мексику?
— Не вспоминал вовсе, пока не встретил Исабель. А теперь мне Мексика снится. Так, обрывки какие-то. Знаешь, что забавно? Я как раз думал о Мексике, когда ты заговорил об ацтеках.
38
Бабочки (исп.).
— Может, нам следует съездить туда, чтобы оживить твои воспоминания.
Шелл перевернул левую руку ладонью вверх, и в ней оказалась колода карт для бриджа. Я так толком и не понял, откуда эта колода взялась. Начав манипулировать картами, Шелл сказал:
— Может, я был не прав в том, что тебе лучше забыть Мексику. Но именно этого я и хотел. Я думал, что, если ты всю жизнь будешь носить ее в себе, тебя будут угнетать воспоминания.
Я улыбнулся. Мне не хотелось волновать Шелла, и я махнул рукой.
— Я бы сказал, что мне здорово повезло.
— Интересно, — сказал Шелл, — вот когда гусеница становится бабочкой, — при этих словах он развернул колоду веером, — и начинает летать, она помнит, что это такое — быть гусеницей?
— Может, она просто счастлива оттого, что обрела свободу.
— Или, — Шелл сложил колоду, — все ее беспокойное порхание от цветка к цветку — это лишь попытка вернуться на стадию гусеницы? — Брови его взлетели вверх, и он пожал плечами.
Продолжая манипулировать картами — теперь уже с помощью обеих рук, — Шелл закрыл глаза, возвращаясь к своим размышлениям. Его мысли поначалу поразили меня своей проницательностью и глубиной, но чем дольше я сидел там, тем большее беспокойство вызывали у меня его слова. Точно определить, что меня так взволновало, я не мог, но это было как-то связано с приравниванием Мексики к гусенице.