Девочки
Шрифт:
— А как же моя мама, святой отец? — спросила я.
Он замялся. Будь он в силах сделать хоть что-нибудь, он бы сделал.
— Я не могу спорить со Священным Писанием.
— Но это же в Писании сказано про глаз и ухо и что все люди вместе тело?
Он не знал, как мне объяснить. Погладил меня по голове.
— У тебя трудный возраст, Сибилла, детка.
Да что они, сговорились все валить только на меня?
Больше я в церковном хоре не пела.
— Месса мне так и так была по фигу, — призналась я Жоржетте. — Я только ради витражей ходила и ради музыки.
— И ради кюре тоже.
— Во-первых,
— Ну отец, ты же к нему ходила!
Я согласилась принять второе причастие. Только чтобы порадовать родных.
— Зачем ты ходишь в церковь, если тебя там не любят? — спросила я маму.
— Тебя не касается.
— Зачем ты даешь пожертвования, если у нас нет денег?
— Тебя не касается.
— Святой отец плохой.
Маме надоели мои вопросы. Она сказала, что я слишком много думаю о вещах, которые не имеют значения. Я разозлилась из-за просфоры, а ее заботило не это. Есть или не есть просфору — дело десятое.
— Нет, ну ты слышала, что он читал?
— Я бы предпочла прийти на церемонию в хороших туфлях.
Моя мама все равно любила своего бога, который ее разлюбил.
Мы сидим в автобусе. Потому что мы уезжаем в летний лагерь. Я просилась на заднее сиденье, но Коринна не захотела.
Моя старшая сестра тихонько плачет. Как ей удается плакать так долго — не пойму. Это ужасно, сказала она, что мы едем в лагерь, как сироты. А ведь на это есть причина, да еще какая: новая комната. Мама уже внесла задаток за работы и показала нам проект. Она хочет вставить над перегородкой застекленную раму. У Коринны получится настоящая отдельная комната. У нас с Жожо, правда, нет окна, но свет будет: рама-то застекленная. И мы выбрали красивые обои! К нашему возвращению все будет готово.
Мы едем в Вандею, в Порник.
Жоржетта помогает старшей сестре плакать, я вижу. Она плачет ртом, а глаза сухие.
Я-то рада, что мы едем в лагерь. Тристан и Эстелла ездят каждое лето. В прошлом году они заплыли за ограждение! А вожатые их засекли. Нам будет очень весело, точно.
Когда я пытаюсь подбодрить безутешную старшую сестру, на меня огрызается Жоржетта. Наша Жоржетта всегда солидарна со старшей сестрой, когда та в грустях.
— Да… отстань ты! У нас еще и голова болит.
Понятно, что у них болит голова, они ревут второй день подряд. Когда Коринна встала сегодня утром, я ее еле узнала, совсем на себя не похожа.
Да и мама тоже, кажется, вот-вот заплачет, думаю я, глядя сквозь стекло автобусного окна. Она стоит, прямая как палка, в стороне от остальных родителей — те-то улыбаются. Мама совсем не такая. Таких родителей не бывает. Мама — это наша мама, и все тут.
Родители прощаются, улыбаясь, машут своим детям, хотя автобус еще не едет. Видно, как они рады от своих детей избавиться. Я так же делаю в машине, когда мы уезжаем от маминой кузины. Машу из-за окна, когда машина еще стоит, мне там было так скучно, что надоело до смерти, вот почему.
Будь у мамы другая возможность, она бы не отправила нас в лагерь. Но у нее короткий отпуск. Потом мы две недели будем в городском лагере в Лионе. Это моей старшей сестре тоже не нравится, но хотя бы ночевать будем приходить домой. А потом у мамы отпуск. И мы
— Чушь! — сказала я.
У нее две большущие овчарки, и мой крестный живет совсем рядом.
«В лагере им будет лучше». Мы теперь эту тетю не любим. Она попала в список тех, о ком у нас не говорят.
— Ну, что будем делать? — спросила я. — Дуться будем или как?
Коринна колебалась. Надо было выяснить, правда ли у мамы нет другого варианта, кроме лагеря.
Взревел мотор. Автобус задергался. Задрожали стекла, и Коринне становится совсем худо. Коринна в панике. Жоржетта солидарна вдвойне. Она начинает подвывать. И Коринна плачет уже не так тихо. Не только глазами, но и горлом всхлипывает. Бедная, как будто у нее что-то болит. Я не знаю, что делать. Сейчас сама заплачу.
Я оглядываюсь в надежде найти утешение у мамы.
По ту сторону стекла картина тоже нерадостная. Мама приблизилась к веселым родителям. Ее лицо рядом с ними кажется еще мрачнее. Глаза покраснели.
А я-то была довольна, что мы уезжаем…
Закрывается дверь автобуса. Веселые родители улыбаются все веселее, а наша мама смотрит все грустнее. Она достала спрятанный в рукаве платочек Украдкой вытерла нос. Да ну? Это не очень заметно, но наша мама плачет.
Автобус медленно трогается с места. Я не могу оторваться от окна. Что же будет, когда мамино лицо скроется из виду? Как же наша мама останется совсем одна? Она идет за автобусом. Автобус набирает скорость. Мама отстала. Какая она маленькая посреди большой площади.
Я выворачиваю шею, чтобы еще хоть немного видеть маму. Различаю ее только по волосам. Она не успела заколоть их сегодня утром. Из-за меня. Я не уложила как следует свои туалетные принадлежности. Пышные волосы вокруг головы. Автобус сворачивает. Мама остается за линией домов.
А в автобусе Коринна плачет, глухо всхлипывая, — так плачут, когда очень-очень больно. Жоржетта ревет в полный голос. От их дуэта рехнуться можно.
Я почти готова создать трио. Чтобы не разреветься, решаю встать. Иду вперед. Трое взрослых сидят лицом ко всем. Они смотрят на моих сестер. Слушают концерт плакальщиц.
Один из троих сразу цепляется ко мне.
— Вставать нельзя! Вернись на место!
А мне плевать. Я иду дальше.
Он встает, загораживает мне дорогу.
— Вернись и сядь.
Я оглядываюсь на сестер. Только бы они не увидели, какой он злой, этот взрослый, — теперь, когда родителей нет. Моя старшая сестра была права. Кажется, мы попали. С ними надо будет держать ухо востро. С этим уж точно. Он подталкивает меня в спину к моему сиденью. Ненавижу, когда меня так толкают. А он пытается еще и за локоть меня ухватить, чтобы скорей посадить на место.