Девственность и другие рассказы. Порнография. Страницы дневника
Шрифт:
— Чеся!
Чеся сказала:
— Слушаю!
Жена крикнула:
— Воровка!
Служанка подбоченилась и вульгарно гаркнула:
— Сама ты воровка!
Жена:
— Молчать!
Служанка:
— Сама молчи!
Жена:
— Вон! Сейчас же вон!
Служанка:
— Ты вон!
Ох, что тут началось! Уже изо всех окон повысовывались головы, уже отовсюду понеслись крики, проклятия, измышления, и уж начал расти страшный смех, как смотрю — служанка схватила за волосы мою жену и тащит, тащит, а я, как сквозь туман, слышу голос жены:
— Филип!
Приключения
В сентябре 1930 года, плывя в Каир, я упал в Средиземное море, упал со страшным плеском, поскольку море тогда было гладким, не смущенным
Владелец яхты, он же и капитан, приказал меня связать и запихнуть в каморку под палубой, а все потому, что когда он при мне переобувался, я неосмотрительно выдал свое удивление белизной его стопы. И хоть лицо его было белым, я готов был биться об заклад, что стопа его — как смоль черная, но она оказалась абсолютно белой! Из-за этого он проникся ко мне безграничной ненавистью. Он понял, что я углядел его физиологическую тайну, о которой кроме меня никто в мире и не догадывался, — то есть, что он был белым негром. (А впрочем, честно говоря, все это было только предлогом.) В течение восьми следующих месяцев яхта беспрестанно бороздила разные моря, задерживаясь лишь для пополнения запасов топлива, и все это время он наслаждался беспредельными возможностями произвола по отношению ко мне, запертому в темной каморке и всегда находившемуся под рукой.
Конечно, любая ненависть должна была бы вскоре потеряться в этой безграничности и просторе — и если все же, несмотря на это, он обрек меня на ужасную смерть, то не столько ради моих мук, сколько ради собственного удовольствия. Он долго соображал, как бы с помощью меня получить такие впечатления, которые он сам никогда бы не отважился изведать — вроде той англичанки, что сажала червячка в спичечный коробок и бросала в Ниагарский водопад. Когда же наконец меня вывели на палубу, то, кроме страха, я пережил чувство тоски, горечи, а также благодарности судьбе — ибо я не мог не признаться, что придуманная им для меня смерть оказалась почти такой же, о какой я мечтал и какую когда-то прежде, в раннем детстве, я видел в снах. — С помощью специально изготовленных приспособлений, от описания которых я воздержусь, была проведена непомерно трудная операция, в результате которой я оказался внутри стеклянной банки, имевшей форму большого яйца, достаточно большого, чтобы я мог свободно двигать руками и ногами, но все же слишком маленького для того, чтобы сменить лежачее положение на какое-либо другое.
Толщина стекла составляла около 3 см. Его поверхность не имела ни дефектов, ни швов — в одном лишь месте было просверлено небольшое отверстие, через которое поступал воздух. Возьмите огромное яйцо, проколите его булавкой — вот и получится то яйцо, в котором я оказался; места у меня в нем было не больше, чем у эмбриона цыпленка.
Тогда Негр показал мне карту Атлантического океана и обозначил положение судна: мы находились примерно посредине океана, где-то между Испанией и севером Мексики. В этом месте от Америки к проливу Ла-Манш, к северным берегам Англии и Скандинавии стремится мощное течение Гольфстрим. Однако на карте было видно, что на расстоянии тысячи миль от Европы Гольфстрим разделяется, и южное его ответвление становится Канарским течением и поворачивает вниз, направо. Затем Канарское течение в районе Сенегамбии снова сворачивает вправо (если по карте, то скорее влево) под названием Экваториального течения, а Экваториальное течение в свою очередь сворачивает от Антильских островов вправо (или вверх) под названием Антильского течения — Антильское же течение, сворачивая вправо, снова соединяется с Гольфстримом, чтобы все опять начать сначала. Таким образом, эти течения образуют замкнутый круг диаметром от тысячи пятисот до двух тысяч километров. Если с борта нашего судна бросить в море деревяшку, то будьте уверены, что через полгода или год, а может и через три года всклокоченные воды принесут ее с запада на то же самое место, с которого она отплыла на восток.
— Мы бросим тебя в стеклянной банке, — примерно так можно было резюмировать слова Негра. — Никакая буря тебя не потопит, дадим тебе упаковку с тремя тысячами бульонных кубиков, — если высасывать по одному кубику в день, то провианта хватит на десять лет, — а к ним маленькую, но безотказную установку для фильтрования воды… Впрочем, в воде недостатка не будет, ты хлебнешь ее вдоволь, качаясь и на волне, и под волной, бессознательно, все по кругу да по кругу, и так десять лет; а потом, когда кончатся бульонные кубики и ты сдохнешь, труп твой будет все кружить и кружить по намеченному пути: все по кругу, все по кругу, все по кругу.
Меня бросили в океан. Яйцо сразу
В соответствии с полученной рекомендацией, я ежедневно высасывал по одному бульонному кубику, запивая его профильтрованной водой, которую набирал через резиновую трубку. Итак, я был невольно обречен стать забавой для всех тех, кто смотрел на море с многоэтажной высоты дымящих пароходов. Я никак не мог выявить какой-либо последовательности в моем вечном движении, никогда не имел возможности угадать, поднимет меня вода, затянет в себя, или лишь заденет и отбросит, лицом ли, спиною ли повернет к небу, также я никогда не мог ощутить движения, хотя и знал, что продвигаюсь на восток. Ничего другого там не было — горы и долины, шум и брызги, маленькие гейзеры, случайные всплески, мчащиеся, бурливые, отвесные стены, пологие склоны, неизвестно как исчезающие — подо мною — массы, резкие подъемы, крутые спуски, отрывающиеся и убегающие прочь валы, вид с вершины и вид в долине, горы и долины, горы и долины, беспрестанная работа Океана. И в конце я сдался. Раз только я заметил, как много дней сопровождения меня на расстоянии пары километров одинокая балка медленно удаляется и исчезает в мутном, пропитанном солью и туманом пространстве. Вот когда мне захотелось кричать в моем яйце, поскольку я понял, что ее понесло к берегам Европы, в то время, как я поворачивал в южное ответвление течения, в сторону Канарских островов, чтобы на веки вечные остаться в замкнутом пространстве — все вкруг, все вкруг, все вкруг — Негр хорошо все рассчитал! Но вместо того, чтобы кричать, я начал петь, потому что морская стихия настраивала меня на пение.
На меня наехал корабль французского Общества Chargeurs R'eunis, разбил стекло, а меня выловил. Вот так и окончилось это путешествие. Но случилось это лишь пару лет спустя. Высаженный в порту Вальпараисо, я тут же обратился в бегство от Негра, поскольку точно знал, что он будет меня преследовать.
То, что Негр будет меня преследовать, было ясно по звездам на небе, и все потому, что если кто-то кого-то хоть раз использовал таким образом, как он меня — или лучше так: если кто-то хоть раз с кем-то так поиграл — тот уже никогда не сможет отказаться от этой игры: это как тигр, познавший вкус человеческого мяса. Ведь несомненно, в человеческом мясе есть что-то такое, чего вы ни в чем больше не найдете. Поэтому, пробежав через весь американский континент, я двинулся дальше — на запад; из всех мест на земле самым безопасным мне представлялась Исландия. Но мне не повезло, потому что я не смог выдержать взгляда чиновника таможни в Рейкьявике — и повинился. Никогда в жизни я не занимался контрабандой, всегда смотрел таможенникам прямо в глаза, сам первым открывал чемоданы и всегда отходил от них, получив их похвалы. Но на этот раз нечистая совесть не смогла перенести какого-то немого укора в чиновничьем взгляде, и я признался, что, хоть багаж мой и не содержит ничего такого, что противоречило бы предписаниям, я все-таки не совсем безгрешен, поскольку в качестве предмета контрабанды везу самого себя. Таможенник не чинил препятствий, но, видимо, предупредил кого надо, потому что двух дней не прошло, как появился Негр и увез меня на своем судне.
И снова я оказался в каморке под палубой, теша своей неволей разнузданный произвол Негра; он гнал судно куда глаза глядят, не жалея ни угля, ни пара, а сам все без устали боролся с мыслями и комбинировал, какую бы из судеб в бесконечном количестве судеб и какую бы точку на карте из бесконечного числа точек сделать моими. Что касается меня, то я принимал это как нечто совершенно естественное, т. е. так, как будто я был обречен на это от рождения. Впрочем, чем дело закончится, я знал: наверняка не чем-то таким, что было бы мне совершенно неизвестно и ново, но чем-то, что я знал, с чем был знаком, о чем, быть может, я уже давно тосковал. Когда, наконец, после долгих месяцев душного заточения меня обдало свежим морским воздухом, я увидел, что корма прогибается под тяжестью стального ядра (или скорее, стального конуса), напоминавшего по форме артиллерийский снаряд.