Девушка с пробегом
Шрифт:
Давид все это понимал. И причины, и следствия.
Понимал, но не принимал.
А это вообще возможно принять?
Как принять, что именно эта мегера, пусть и с потрясающей задницей, заставила его заболеть этим…
И вот Надя плавной походочкой от бедра, грациозная, как пантера, плывет сквозь зал ресторана, и кажется — плывет она к нему, и глаза у неё триумфально сверкают.
Давид только успевает спланировать, как прихватит её в охапку и до конца вечера из этой охапки не выпустит — и леший с ним, что мама узнает, а Надя… не доходит до него двух метров, и ослепительно улыбается треклятому Вознесенскому.
Нет, все, этого “друга” надо в черный список отправлять, потому что не хрен.
Давид смотрит Наде в лицо, и видит краешек алых, будто пропитанных вином, улыбающихся губ. И голову, кокетливо склоненную к плечу.
Она знает, что он смотрит.
И нарочно стоит и разговаривает с Вознесенским, а этот Иуда разговаривает с ней.
Он же тоже на Соболевскую запал на той выставке, это Давид прекрасно помнит.
А Макс помнит, с кем тогда Соболевская ушла на экскурсию.
И нет, он, разумеется, не отказывается от женского внимания.
“Настоящие мужики из-за бабы не поссорятся”, так, что ли?
И плечо-то Вознесенский будто нарочно подставляет, чтобы эта заноза его чуть выше локтя тронула.
Какого черта она вообще творит? На его глазах? Серьезно?
Давиду казалось с утра — они договорились, что продолжают. Как бы она это ни называла, отношения, “просто трах” — без разницы ему было, как это именовать. Он выбрал её. Он в любом случае не смог бы сделать никакой другой выбор, потому что его ломало от одной только подобной мысли.
Вот только, видимо, ему действительно показалось.
Ни о чем они не договорились.
Если судить по ехидным глазам — Надя Соболевская ехала на эту вечеринку исключительно для того, чтобы довести до ручки Давида Огудалова.
И у неё это прекрасно получается.
У неё получилось бы, даже если бы она просто улыбнулась кому-то в сторону, а она стояла, разговаривала, даже смеялась, чудовищно открыто смеялась той чуши, что нес окрыленный её маневрами Вознесенский.
Лишнее доказательство в теореме о том, что она ему не подходит и что нужно побыстрее выбросить её из головы. Еще бы это было выполнимой задачей…
Кажется, что к спине приложили раскаленную сковородку и выкрутили под нею огонь на максимум.
Сейчас-то Давид Огудалов и прожарится до самой “хрустящей корочки”, что только возможна. Хотя нет, еще пара минут — и прожарится он до черного угля.
— Ох, мало тебе, детка, утренней трепки было, ох, мало… — думается Давиду, когда пальцы Нади во второй раз прикасаются к плечу Макса.
Хотя да, секс как наказание — это абсолютно не наказание. Ведь Огудалов же еще утром отдавал себе в этом отчет.
Может, все-таки спросить у Эда — как там обращаться с ремнем? Или какие там еще варианты есть?
Ну, невозможно же это терпеть, руки чешутся взять эту фурию за шею, и придушить, и выдрать, а потом уже и отодрать, отложив ремень в сторонку.
И что это значит?
Еще утром она ставит условия — либо мы завязываем, либо мы не работаем вместе. И он выбирает её, а не работу, он нарывается на целую кучу неприятностей — а она является и при нем же едва ли не вешается на его, почти уже бывшего, друга.
Как можно при этом не материться? Нельзя.
Давид пока делал это про себя, но еще чуть-чуть, и его эмоции грозили прорваться наружу и вербально.
Нет, все испортил тот разговор с утра, точно. Чертов проект, чертова работа, чертов Левицкий, которому приспичило. Давид сегодня всю голову сломал на тему, как из ситуации выкрутиться, дал себе время до утра, чтобы начать переговоры по новой.
А тут творится такой трэш, что и не до рабочих проблем вообще.
Давид щурится, убийственно глядя на Надю.
— Немедленно завязывай этот цирк, — посылает ей мысленно, надеясь, что его лицо достаточно красноречиво.
И иди сюда…
— Ох, моя любимая песня, — томно выдыхает Соболевская, и многообещающе придвигается к Вознесенскому, — потанцевать пригласите, Максим?
Ну, конечно же, Макс пригласит, что он, лох, что ли?
И все-таки Соболевская — та еще стерва, этот факт Давид осознает, скептически наблюдая, как Макс тянет девушку в сторону танцпола. Если раньше Давид с этим именованием Нади слегка перебарщивал, и хоть она и была языкастая, но вроде как именно “стерву” и не заслуживала, но сейчас… Сейчас-то заслуживала, вне всяких сомнений.
И послать бы её за такие выверты, да только хуже ведь становится, с каждой секундой. Разве даст он ей вот так легко вывернуться из его хватки?
— Виски. Со льдом, — рычит Давид, оборачиваясь к бармену. Мозг вот-вот готов взорваться, срочно нужно его чем-то остудить. Желательно заменить, конечно, этот вариант точно работает не так, как следует, но таких операций еще не делают, ни за какие деньги.
Виски обжигает горло холодом, будто бы даже слегка отрезвляет — вот такой парадокс. Куда больше Огудалова сейчас дурманит его злость.
Давид же шагает в сторону парочки, только-только вставшую на танцпол, оттирает Макса плечом в сторону, перехватывает Соболевскую за запястье. Придушить бы. Взять вот за эту чертову шею и сжать посильней, чтобы её хозяйка потеряла всякое желание трепать ему нервы.
— Эй, — возмущенно шипит Макс, — какого хрена.
Вот и мама наверняка спросит, какого хрена Давид вот это все устроил на её дне рождения, причем даже не выходя из ресторана. Ладно, перед мамой можно и извиниться, а вот Макс того гляди схлопочет по морде.