Девяностые
Шрифт:
– Нет! Спасибо…
– А чё? Меньше булки хлеба цена! Гусята резвые, крепкие. Бери, хозяин! – упрашивал парень. – Если больше десяти, то со скидкой отдам!
Что он понимает в гусях? Как их держать, чем кормить? И от них даже на сутки не уедешь… И хотя тут же что-то отвечало: среди людей живешь – помогут, научат, покараулят, – но он не хотел это услышать.
– Говорю – нет… Денег нет.
– Ну, как знаешь. – Парень поправил бейсболку, спрятался в кабине; грузовик дернулся и медленно двинулся по улице дальше.
А Наде некогда было раздумывать и выбирать. Дни летели, растворяясь в постоянных,
Часто теперь взглядывает Надя на себе в зеркало и будто отвечает на чей-то горький вопрос, отмахивается, вздыхает: «Да что уж теперь…»
Нахлынули на деревню бродяги. Неизвестно, кто они, откуда они приходили и куда девались. Вроде и похожи на цыган, но не цыгане. Беженцы, может, какие, из Средней Азии… Налетали как саранча, прихватывали что плохо лежит. Ходили они по улицам, черные, в грязных цветастых одеждах, стучали в калитки, просили подать еды. Предлагали в обмен или купить одежду.
– Девушка! Девушка! – звала худая женщина с ребенком в привязанном на груди платке, заглядывая в калитку, перекрывая сиплый лай пса. – Еда! Кушать! А?
Надя, отложив метлу (двор подметала), подошла.
– Картошка есть. Дать?
– Дай, дай! – закивала та, тыча ребенку и себе в рот указательным пальцем.
– Сейчас… Борь, поди сюда!
Со стороны хоздвора вышел сын, недовольный, что оторвали от дела.
– Чего?
– Борь, постой тут, я сейчас.
Она ушла в сени, набросала в пакет картошки, в целлофановый мешочек – немного творогу. Прихватила пару вчерашних сдобок. Вынесла.
– Вот, возьмите.
Женщина спрятала продукты в свою безразмерную сумку, достала оттуда белый комок, ловко развернула перед Надей, превратив комок в кофточку.
– Девушка! Недорого! Пять! – Растопырила пальцы – «пятьдесят тысяч», дескать.
–
– Шерсть! Для тебя шита! Три. Три! Возьми!
Надя и без ее слов видела, что кофточка добротная и ей в самый раз и что цену можно сбить тысяч до двадцати. Но мысль купить мелькнула и тут же погасла; тем более при сыне не хотелось торговаться и покупать явно ворованную, ношеную вещь.
– Возьми! Девушка! Два пять! – кричала беженка, а ребенок на ее груди равнодушно смотрел на Надю, привыкший в свои полтора годика к автобусам, деревням, рынкам, к кричащей матери, шумным ссорам, холоду, жаре…
– Иди. Дала что могла. Иди!
Надя захлопнула калитку, щелкнула задвижкой. Беженка крикнула что-то на своем языке и направилась к соседнему дому.
Пес, отлаявшись, потянулся, со скрипом зевнул, залез в будку.
– Ничё вроде кофта, – сказал Боря, – зря не купила.
– Да ну… Куда мне в ей…
Вечером пришел за молоком Сергей. Увидел он другую Надю – нет ее смеющихся глаз, быстрых и верных движений, будто вся бодрость и живость в ней высохли. Не смотрела она на Сергея, лицо осунулось и потемнело, вся она словно бы обмякла, стала меньше ростом.
– Надя, – осторожно, чувствуя и свою в этой перемене вину, начал Сергей, – что-то случилось?
– А что? – глаза ее на секунду блеснули в попытке показать, что все нормально, и тут же погасли, спрятались за морщинками век.
– Не знаю… Какая-то вы… усталая, скорбная…
Сергей почувствовал, что сказал не то, кашлянул.
– Будешь тут усталой, – отозвалась Надя, тяжело подняла бидон, стала наполнять банку.
– Может, что нужно помочь? Вы скажите… Я все равно без дела сейчас… не знаю, чем заняться…
– Да что тут помогать…
И Сергей закончил мысленно: «…тут работать надо».
Надя подала ему банку с традиционным: «Вот, пейте на здоровье». Он, кивнув, тоже традиционно ответил: «Спасибо». У двери замялся было, еще глянул на Надю, кашлянул, а потом медленно пошел через двор к калитке под ленивый собачий лай.
…Пытался было рисовать, но не получалось; всё сделанное за прошедшие две недели казалось отвратительным, лживым, поверхностным. Хотелось водки, тянуло к друзьям. Сидеть сутками, борясь со сном, говорить, смотреть их работы, заряжаться… И снова против воли всплывали другие мысли… Может быть, необходимо было сказать ей, именно сегодня необходимо?.. Может, она ждала его слов?.. Но как?.. И вообще, нужно ли?.. И ее дети… Он должен стать их отцом?.. К своему ребенку он ничего не чувствовал, а тут двое чужих, уже все понимающих, помнящих… Боре лет десять, кажется… Нет, всё это чепуха, просто надо делом заняться… Сергей хватал карандаш, но карандаш в руке не держался.
…В окно осторожно, коротко стукнули. Он вскочил, отогнул одеяло-штору, увидел на стекле отражение своего перепуганного, заросшего бородой лица. Побежал в ограду. Отодвинул слегу, открыл калитку.
– Забыла совсем… извините. Пасха же завтра, – бормотала Надя, протягивая миску с яйцами. – Завтра с утра… я вот накрасила и забыла отдать… хотела еще… и забыла.
Сергей обхватил ее, сильно и жадно, словно разрушил ту стену, возле которой крадучись ходил последние дни, крепко прижал к себе. Стал целовать. Она молчала, не отвечая на его поцелуи, но и не отстраняясь, лишь зажмурила глаза, чуть приподняла лицо; в напряженной руке держала миску, стараясь ее не опрокинуть…