Девять десятых судьбы
Шрифт:
Главецкий подносил ко рту бокал и косил глазами на улицу.
Деловитое, неподвижное выражение его как-будто нисколько не изменилось при виде Шахова, - он только отнял бокал от рта и, не отводя скошенных глаз, подул на пену.
То, что он нисколько не удивился и не обрадовался при виде Шахова, а только подул на пену (что должно быть, повидимому, подчеркнуть уверенность в превосходстве), - все это испугало Шахова. Он отвернулся и торопливо отошел прочь.
И тут же он сразу понял, что за эти два дня, как-будто не оставлявших ни одного свободного мгновения,
На углу ближайшей улицы он остановился, с напряженным вниманием разглядывая темную и пустую витрину, на которой и при ясном свете дня не мог бы увидеть ничего, кроме выцветшего бархата и нескольких карманных фотографий.
Незаметно для себя самого он отошел от витрины и несколько раз прошелся туда и назад по Болотной.
Прошло десять или пятнадцать минут - не больше чем нужно для того, чтобы умереть или родиться, или принять это пустое решение зайти поздней ночью в трактир, разумеется, с единственной целью - согреться и выпить чаю.
Уже отворяя дверь, он вдруг вспомнил, что, может-быть, Главецкий его и не видел вовсе...
– Да ведь наверное не видел... ведь он же на свету был, а я в темноте, за окном...
И тут же, как-будто подталкиваемый сзади чьей-то рукой, которой не было силы сопротивляться, он перешагнул через порог и направился прямо к тому столику, за которым сидел Главецкий.
Главецкий вскочил, роняя стул, и бросился ему навстречу.
– Вот не ожидал встретить!
– вскричал он, счастливо улыбаясь и протягивая Шахову сразу обе руки, - не ожидал встретить! Ведь я вас второй день ищу и никак не могу доискаться.
Шахов, заложив руки за спину, смотрел на него растерянно: впрочем, он тут же пришел в себя, сел за соседний стол и, не глядя на Главецкого, заказал себе чаю.
– Вот и отлично, теперь и поговорим, - пробормотал Главецкий, нисколько не смутившись тем, что ему не подали руки, и с особенным удовольствием устраиваясь на стуле, - теперь и поговорим. А то, ведь, прямо беда! Ни адреса, ни телефона, решительно никакого намека на местопребывание...
Шахов посмотрел на это постоянно меняющееся лицо с лисьим подбородком, с острым носиком - лицо мигнуло ему и, гримасничая, придвинулось ближе. Он молча отвернулся.
– Ах, вот как, вам со мною и говорить не угодно, - сказал Главецкий, придвигаясь еще ближе и суетливо ерзая на стуле, - очень жаль! А у меня есть для вас кое-какие новости...
– Что вам от меня нужно?
– негромко спросил Шахов.
– То-есть, как это, что мне нужно? да ведь мы же с вами вчера условились встретиться. Ведь это вам со мною переговорить нужно.
– Да я сюда зашел не для того, чтобы...
– начал было Шахов и тут же с чрезвычайной силой почувствовал, что зашел сюда именно для того, чтобы...
– он оборвал и докончил кратко: - мне с вами говорить не о чем!
– Как не о чем? А хотя бы на счет...
Шахов резко оборотился к нему, сжав кулаки; Главецкий пугливо мигнул глазами, но остался на месте.
– Дело в том, - заговорил он вдруг тихим голосом, - что ведь бумажку-то я разыскал.
– Какую бумажку?
– Известную вам бумажку.
Он взглянул на Шахова и вдруг весь сжался и втянул голову в плечи.
– Никак не пойму, - продолжал он все тем же сдержанным голосом, - никак не пойму, отчего вы на меня так сердитесь? Ну что же, скажем, у меня на руках имеются некоторые документы, которыми можно, так сказать, пролить свет на ваше прошлое. Вам, допустим, это в данное время невыгодно, неудобно. Ну, и что ж из этого? Тут дело, если можно так выразиться, коммерческое. Вы вручаете мне некоторую сумму, по соглашению (он повысил голос и сделал ударение на этом слове), именно по соглашению, я взамен возвращаю вам эти документы. Вот и все. Ну есть ли тут из-за чего волноваться?
– Ведь я уже говорил вам, что у меня денег нет, - пробормотал Шахов.
– Знаю! Я и не расчитывал, что получу сейчас же звонкой монетой. Так сказать - "гони деньгу и никаких двадцать"! Я готов принять не только монетой, а хотя бы... ну, хотя бы ценными предметами.
Эти последние слова он выговорил как-будто с опаской.
– Вот, например, ценные предметы, - тотчас же продолжал он, - так сказать, дворцового происхождения. Некоторым лицам, которые стоят, если можно так выразиться, близко к самому делу, ничего не стоит, например, будучи где-нибудь там в карауле или...
– Нужно уйти, уйти сейчас же, просто повернуться и уйти, не говоря больше ни одного слова, - подумал Шахов и сейчас же нарушил это решение.
– Покажите мне вашу бумагу, - сказал он хрипло, стараясь смотреть мимо Главецкого.
Главецкий как-будто только и ожидал этой просьбы.
– Виноват, - сказал он, вскакивая и хватаясь за борт шинели, - тут может-быть... тут может-быть неудобно. Может-быть, мы туда (он махнул рукой в сторону двери), туда, на улицу выйдем. На пять минут, не больше!
Шахов послушно встал; они остановились недалеко от трактира, прямо под фонарем; свет его падал на огромные фабричные стены на разбитый цементный забор, усеянный стеклом и жестью.
Главецкий отступил назад на два шага и начал торопливо расстегивать шинель.
– Извиняюсь, - снова начал он, немного подхихикивая, должно быть для того, чтобы придать больше вежливости тому, что он говорил, - я бы попросил, так сказать, ради предосторожности, на всякий случай... Заложите, пожалуйста, руки за спину.
Шахов молча исполнил его просьбу.
Тогда началась длиннейшая история с вытаскиванием бумаги; Главецкий, отвернувшись к забору, расстегнул шинель, вывернул на изнанку карман, отстегнул где-то в подкладке французскую булавку, долго шарил в шинели, засунув руку до локтя. Наконец, он оборотился к Шахову, держа бумагу в руках; бумагу эту он осторожно развернул и лицевой стороной показал Шахову.
– Вы слишком далеко держите. Ничего не могу разобрать, - сказал Шахов тем чрезвычайно ровным голосом, который появлялся у него в минуты сильного волнения.